Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

Осмотрелась довольно быстро – узкая полоска песка полумесяцем и скалы, скалы, скалы… кое-где поросшие кустарником. Вверх лезть бессмысленно – не долезу, но, с другой стороны, и ко мне никто не спустится. Так что опасности можно ждать только со стороны воды, если меня искать будут. А вот будут ли искать? Я села возле своего догорающего костерочка и хоть не сделала ничего полезного, взяла сигарету и прикурила от уголька. С одной стороны, на фиг я им нужна? Они только и мечтали, чтобы я убралась с острова. Но с другой – нужно им было, чтобы я ушла с позором, а то бы давно объявили меня больной дизентерией и эвакуировали. Но нет. Этот вариант не проходил из-за взбесившегося Ильки.

Из нашего импровизированного боя без правил победителем-то вышла я, хоть нас и растащили спасатели. После этого Илька на полном серьезе решил меня убить. В общем-то понятно – восточный человек, злой татарин, батыр, а его на глазах всего честного народа отмутузила какая-то сраная девица без роду, без племени, без бабок. Позор смывается только кровью. Если бы тогда в первые дни он до меня добрался, то, думаю, просто зубами бы разорвал, так ненавидел. Я бы, конечно, так просто не сдалась, но смотреть на него было страшно.

Помогли спасатели. Они его ко мне не подпускали. Только этим и занимались, блокировали меня. Ор стоял над заповедным островом Чалунгва страшный. Орали все – Илька, спасатели, режиссеры, операторы, партисипанты. Только этим и занимались, никаких съемок, никакой работы. К третьему дню все подустали от этого сумасшедшего дома и немного успокоились.

И вдруг наших спасателей (на тот момент конкретно моих) отзывают с острова к месту основной службы, т. е. в Москву. Приказ из МЧС. Ха-ха. Началась новая потеха. Спасатели же не дураки, сразу поняли, кто приказик продавил, и стали орать, что меня забирают с собой. Особенно главный их, Володя Тенин, – боевой мужик, во всех горячих точках был – орал так, что я думала, у него голова лопнет.

– Угробить ее втихаря хотите! Хер вам!

– За кого ты нас считаешь, Тенин? – визжит съемочное руководство.

– За х…сосов Калгановых! – хором отвечают спасатели.

Ах, какие мужики! Может, и не красавцы и пьяницы порядочные, но мужики! Я их всех даже полюбила в тот момент самой горячей любовью. Но они все равно уехали. Всунули Тенину под ухо мобильник с криком: «Москва!» Тенин то слушал, то матюгался в трубку, потом сказал:

– Ладно. Но если с ней что случится, я клянусь, на всю страну шум подниму, обещаю!

Бедный Володя! Собирался молча, и слезы в глазах стояли, честное слово, я как раз в палатке у них сидела. Обнялись мы с ним на прощание, как любовники или фронтовые друзья, расстающиеся навеки, и он сказал мне:

– Держись!

Кино да и только.

Сели в лодку мои красавцы защитники и затарахтели в направлении Большой земли. А я осталась на малой, на острове Чалунгва. И скоро на этот благословенный островок прибыли другие бравые ребята, из местных, я так поняла, что совсем уж без спасателей этот маленький рой оставлять нельзя было. Корундосы в какой-то подозрительной форме держались строго и по-русски, естественно, ни бум-бум. Расхаживали как полицейские, и опять никаких съемок не производилось. Но строгость эта длилась всего сутки. А потом почти все как-то разом повеселели.

Первыми повеселели партисипанты. Я подумала, что чокнулась, когда они хором запели. Как раз дремала недалеко от палатки спасателей, где теперь обосновались корундосы. В дом-то я, естественно, не совалась и не собиралась, жила изгоем под большим кустом. Вот дремлю я себе, несчастная и отверженная, в голове муть всякая и ужасы; и вдруг слышу:

– Мы свое призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям!

И хохот. Я аж подпрыгнула. Смотрю – мои враги сидят рядком и орут во все горло, веселые-развеселые. Тут, как пишут в книгах, холодок ужаса пробежал по моей спине. Веселье это я знала хорошо. Кокс. Понюхали для расслабухи. И Калганов, смотрю, сидит и блаженно улыбается. Но это у него первая стадия, когда все хорошо.

В общем, ошибочка вышла с корундскими полицейскими. Корундия – это же что? Это наркотрафик. У них этого дерьма – наркоты в смысле – больше, чем грязи. Еще в первые дни мы пытались к местным лодочникам поприставать по поводу сигареток, пальцами показывали – «Smoke, smoke очень хочется». А они башкой печально мотают: «No sigaretts, no» А потом сами жестами – мол, нюхнуть – пожалуйста, а sigaretts no.

Так что местные полицейские быстренько разобрались, как наладить среди русских идиотов свой национальный бизнес. Деньжата у партисипантов водились, особенно, думаю, у Ильки. Тот без денег вообще никуда. Ну и началась веселуха. Островное party, так сказать. Линейный продюсер проекта Леня Бартош бегает по Чалунгве как бешеный таракан, орет что-то партисипантам, то режиссерам, то операторам. Даже к корундосам побежал. А главный полицай смотрит на него не мигая и молчит, Леня прыгает, слюной брызжет, а полицай – точь-в-точь каменное изваяние, индейский божок. Может, тоже поднюхивал, кто их разберет, корундосов этих, они странные. У них в Корундии смешение всех рас, но мы больше индейцев видели, сначала они нам странноватыми казались, а потом попривыкли – и ничего, вроде симпатяги. Но лица у всех подозрительные, полубандюковские по нашим российским меркам. В общем, Бартош пометался на развалинах, образно говоря, суперпроекта и укатил куда-то.

Только кокс коксом, он, конечно, аппетит притупляет, но голод все-таки не тетка. Партисипанты через сутки очухались, потому что захотели жрать! А жратвы нет. Ее же добывать надо, да готовить. Вот тут-то они и взялись за меня, всей стаей, злобной, обнюханной и голодной.

– Приготовь жрать!

Это они мне. Я знала, что связываться с ними не надо, пыталась спрятаться где-нибудь поглубже в лесу, но они с энтузиазмом объявили на меня облаву и избили в первый раз. Весело как-то били, я бы сказала, беззлобно. Они же все-таки не совсем в себе еще были, и это вроде у них игра такая, наказать непослушную. Непослушную кого? Рабыню? Не знаю, что у них там в башках рисовалось. Может, Илька папочкины рассказы про зону вспомнил. Папик-то Большой прежде, чем олигархом стать, посидел прилично, чего, кстати, никогда не скрывал, а даже гордился этим, называл себя пострадавшим от советской власти. Очень любил фильмы про зону и блатные песни. Ну сыночку с кокса и захотелось папочкиной романтики хлебнуть. Стал он съемочникам орать на все их призывы опомниться:

– Волки позорные!

Партисипанты стали братвой, а я, видимо, опущенной. Правила зоны соблюдались не строго, опущенность моя заключалась в том, что я должна была их кормить и вообще всячески обихаживать. За малейший протест они меня били.