Всадник - Юрий Валерьевич Литвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И еще что-то было в этом. Он боялся сам себе признаться, но разок все-таки признался потихоньку. Черт побери, ему это нравилось. Да он отдавал себе отчет, что, похоже, его куда-то заманивают обыкновенно, и может быть не надо никуда идти или бежать, а может быть надо улечься и прочитать «Отче наш», но к стыду своему молитв капитан не знал никаких, лежать и ждать неизвестно чего абсолютно не хотелось, а потому оставалось играть по неизвестно кем придуманным для него правилам, что он и делал.
Он тряхнул головой. Хватит. Кто там у нас следующий? И что за оружие у меня на этот раз?
х х х
Глава III. В которой юный и неромантичный Марсильяк отправляется в путь, а добрый и остроумный виконт нарекает его аргонавтом.
Мне нравилось это ощущение. Я называл его ощущением Пути. Вроде бы все как вчера и тот же опостылевший пейзаж вокруг и тот же унылый дождь, ан нет, шалишь… Он перед тобой. Путь. И мысли в голове абсолютно иные и настроение приподнятое непонятно отчего, и конь бьет копытом как дурак… Тоже в предвкушении что ли?
Ему то чего предвкушать? Наверняка от седока заразился непонятным восторгом и не менее непонятными надеждами.
И что ему с них? В смысле седоку… Что изменится в его никчемном в целом пребывании на свете божьем из-за того, что понесет он свое бренное тело из одной пускай опостылевшей точки пространства в другую к тому же пока неведомую? В чем смысл его почти щенячьего восторга из-за того, что тело сие намеревается преодолеть некоторое расстояние, сидя на теле смиреной твари, обученной перевозить подобных ему (читай – седоку)? И, тем не менее, ожидание, предвкушение чуда…
Путь. Джереми Леко прервал мои возвышенные размышления громким пуком. Вот так всегда.
– Овощной суп…– пояснил этот плебей. Я глубокомысленно промолчал, лошади шарахнулись. Виконт довольно заржал.
– Прохладно, однако…– продолжил он, провоцируя меня на продолжение беседы. Мне беседовать отчего-то совсем не хотелось, к тому же было действительно прохладно, и вообще вся эта поездка мне абсолютно не нравилась. Можете смело назвать меня пессимистом, но согласитесь, что заключать браки в интересах королевства, это ужасное, просто немыслимое насилие над личной свободой брачующихся, а особенно над моей. Странные все-таки мысли иногда приходят в головы сильных мира сего, я имею в виду моего любезного батюшку, и, разумеется, герцогиню. Кто еще из руководителей Фронды имел отношение ко всей этой затее, я не знал. Но мог предположить.
Нет, я, конечно, понимаю, что дворянином меня можно назвать лишь отчасти, и опять же государственные интересы я тоже понимаю, безусловно. Но какого дьявола я должен трястись теперь под этим неприятным моросящим дождиком в чуждую мне до глубины души Британию, или как там ее… Но с другой стороны…
Я и сам не мог понять, почему согласился на эту авантюру. Разговор с батюшкой, последовавший следом за беседой с герцогиней, новой пищей для размышлений не стал, а лишь укрепил меня в мысли о том, что этот фрондер совсем съехал с ума от общения с герцогиней и болтал не весть что, причем явно с чужих слов. С чьих можете догадаться сами, это не трудно. Да он подтвердил мои полномочия, да он подтвердил обещания заняться моей судьбой, но зачем мне все это скажите на милость? Я вполне был доволен своим нынешним положением, если хотите привык, как привыкают к старой разношенной обуви. И, тем не менее, я дал согласие…
Наверное это все-таки прекрасно иллюстрирует мою неординарную натуру. Ну не люблю я поступать логично. Хотя они были уверены в том. Что я буду бодаться. Наверняка припасли еще аргументы. Наверняка что-то еще было у них припрятано, но я повел себя странно, и, прежде всего, для самого себя.
Нет. Наверное, внутренний голос посоветовал мне отправиться в путь. Это была некая тяга к путешествиям, заложенная во мне в прошлых жизнях. Если они есть… Черт побери! Короче, мы на пути в Англию, и плевать на все досужие домыслы с колокольни Святого Петра!
Джереми снова грубо ворвался в мои высокие материи:
– Да ладно не грусти, не все так ужасно…
Я с ненавистью поглядел на приятеля. Он снова неприятно рассмеялся, есть у него такая привычка.
– Подумаешь неприятность. Жениться его папочка заставил. Все женятся рано или поздно, ну или почти все…
Я пропустил его треп мимо ушей, но настроение между тем испортилось окончательно. Миссию, конечно, мой папочка приготовил мне ту еще. Нет можно, конечно, было заскочить к нему и безо всяких там сантиментов поинтересоваться:
«А не соблаговолите ли Вы, Ваше высочество, дать некоторые разъяснения своему не совсем законнорожденному отпрыску…» Но, но, но… Мне почему-то совсем не хотелось этого делать, а тем более наблюдать, как печать глубокой скорби ляжет на чело этого… даже не знаю, как и обзывать его теперь… И как будут в возбуждении дергаться его холеные ручки и нервно постукивать каблучками его не менее холеные ножки в мягких сапогах цвета дерьма…
Мда… И как губки его произнесут слова раскаяния и сожаления о том, что война это не хорошо, это, разумеется, очень плохо, а люди в силу своего происхождения всего лишь люди, и во всех грехах всегда обвиняют особ, наделенных властью, а это в свою очередь повлечет за собой крупные неприятности, как для репутации последних, так и тех, чьи интересы они защищают. Короче, кисло мне стало совсем от этих мыслей.
«Черт с тобой,– подумалось мне тогда,– ты выбрал этот способ ну и ладно, ну и прелестно. В принципе, кто я тебе такой, папочка? Я прекрасно понимаю, что разгребать дерьмо намного приятней чужими руками, тут я с тобой полностью и целиком согласен».
Хотя ситуация складывалась для нас с Дже весьма неприятная. Дело в том, что как я подозревал, этот английский сэр, как они там себя называют, с удовольствием выдал бы свою белокурую, или какую там еще Присциллу за нашего любезного красавчика Тони, даже, несмотря на его несколько нетрадиционную, скажем так, с обывательской точки зрения, приязнь по отношению к юношам… Ну, вы поняли, что я имею ввиду… Потому что Тони сам по себе, какой ни есть, являлся законным наследником титула. Может быть,
