Верлен и Рембо - Елена Мурашкинцева

Однако было бы ошибкой считать, что Верлен не испытывал никаких угрызений. Он не обладал беспощадной проницательностью Бодлера и не умел анализировать состояние своей души, но тем сильнее, быть может, ощущал глубокую тоску и отвращение к самому себе. В такие минуты он бесцельно бродил по улицам, избегая общества друзей. Однажды он остановился перед церковью и, после некоторых колебаний, вошел. По собственному признанию, он перестал верить в Бога с пятнадцати лет, не посещал мессу и забыл все молитвы. Тем не менее, в этот день он встал на колени в исповедальне и со слезами на глазах начал перечислять все свои грехи. Отпущения ему не дали, но через неделю допустили к святому причастию. Потрясение оказалось настолько сильным, что в течение двух недель он не прикасался к спиртному, избегая заходить в кафе и сразу же после службы возвращаясь в Батиньоль. Это были две недели "мудрости" в 1869 году. Затем он сорвался… Но ему самому было ясно, что больше так продолжаться не может. Кто-то или что-то должно было его спасти.

Матильда Мотэ

Так как брезжит день, и в близости рассвета,

И в виду надежд, разбитых было в прах,

Но сулящих мне, что вновь по их обету

Это счастье будет все в моих руках, -

Навсегда конец печальным размышленьям,

Навсегда — недобрым грезам; навсегда —

Поджиманью губ, насмешкам и сомненьям,

И всему, чем мысль бездушная горда.

Чтобы кулаков не смела тискать злоба.

Легче на обиды пошлости смотреть.

Чтобы сердце зла не поминало. Чтобы

Не искала грусть в вине забвенья впредь.

Ибо я хочу в тот час, как гость лучистый

Ночь моей души, спустившись, озарил,

Ввериться любви, без умиранья чистой

Именем за ней парящих добрых сил.

Я доверюсь вам, очей моих зарницы.

За тобой пойду, вожатого рука,

Я пойду стезей тернистой ли, случится,

Иль дорога будет мшиста и легка.

Я пройду по жизни непоколебимо

Прямо за судьбой, куда глаза глядят.

Я ее приму без торга и нажима.

Много будет встреч, и стычек, и засад.

И коль скоро я, чтоб скоротать дорогу.

Песнею-другою спутнице польщу,

А она судья, мне кажется, не строгий,

Я про рай иной и слышать не хочу.[14]

Верлен считал эти стихи лучшими из написанного им: они вошли в сборник "Добрая песня", посвященный невесте. Матильда была сводной сестрой парижского приятеля Верлена, начинающего композитора Шарля де Сиври, которого друзья величали "Сивро". Его мать вторично вышла замуж за господина Мотэ де Флервиля и родила в этом браке двух дочерей. Старшей — Матильде — в 1870 году исполнилось шестнадцать лет. Впоследствии Верлен вспоминал о своих похождениях ухажера с нескрываемой иронией:

"В былое — увы, уже былое — время (как, однако, стареешь, все же недостаточно быстро приближаясь к могиле!) — когда я ухаживал весьма классически и весьма буржуазно, с ужасным, пленительным и нелепым оттенком скептического энтузиазма, — я, помнится, написал приблизительно следующие забавные строчки:

"Она будет небольшого роста, тонка, с наклонностью к полноте, одета почти просто, чуть-чуть кокетлива, но совсем немного. Я вижу ее всегда в сером и зеленом, нежно-зеленом и темно-сером, в тоне ее неопределенных волос, светло-русых, но ближе к темным, и ее глаз, цвета которых никак не назовешь и выражения не разгадаешь. Быть может, добра, хотя, вероятно, мстительна и способна на неисцелимое злопамятство. (…)".

Последние слова, несомненно, навеяны всем пережитым: с точки зрения Верлена, Матильда оказалась и мстительной, и злопамятной. Но внешность ее он описал точно: именно такую девушку он полюбил и надеялся обрести с ней счастье. В этот период "энтузиазма" ему нравилось в ней все. Он любил "карловингское" имя своей невесты и называл его "звонким". Правда, в династии Каролингов (потомков Карла Великого) не было ни одной сколько-нибудь известной королевы Матильды, однако в Средние века многие знаменитые женщины носили это имя — такие, как жена германского императора Оттона или герцогиня Нормандии. Существовало предание, в сестру короля Ричарда Львиное Сердце Матильду влюбился брат египетского султана Саладина Малек-Адель,[15] и эта романтическая любовь послужила сюжетом романа г-жи Коттен[16]"Матильда". Лубочные изображения Малек-Аделя были популярны в народе во времена Верлена, который — как и подобает истинному романтику — обожал Средневековье. Естественно, что с именем любимой он связывал поэтические представления о Прекрасной Даме и рыцарском служении.

Они познакомились в июне 1869 года. Верлен зашел на улицу Николе, чтобы навестить Сиври. Тот был ночной пташкой: работал по ночам, а вставал не раньше пяти часов вечера. Когда появился Верлен, он еще лежал в постели. Вскоре в дверь деликатно постучали, и вошла совсем молоденькая девушка — почти девочка. При виде незнакомца она попятилась, но брат сказал ей: "Останься. Этот господин — поэт. Верлен, знаешь такого?" На это Матильда ответила, что очень любит поэтов — очаровательная наивность, которая гостю чрезвычайно понравилась. Они немного поговорили, а затем Верлен распрощался, напомнив Сиври об условленной на вечер встрече в кафе "Дельта".

"Я стал бродить без цели, хотя зверь мой направлял меня к жуткому зеленому пойлу. Не иначе, как случай, счастливый, неожиданный, негаданный случай (в Бога я уже давно перестал верить) поставил эту нежную девушку на дурной путь, который сулил мне неизбежную гибель…"

Все детали этой первой встречи глубоко врезались ему в память. В прозе его и стихах рассеяны бесчисленные упоминания о Матильде. Если их суммировать, можно сказать, что он смотрел на девушку взглядом знатока и ценителя, словно бы раздевая ее и оценивая грядущее наслаждение. Это был взгляд автора "Подружек" и одновременно — взгляд человека, ощутившего возможность спасения в любви. От нее не требовалось быть умной и разбираться в поэзии: на сей счет ум Верлена не питал никаких иллюзий с самого начала. Она была очаровательна и целомудренно чиста — и грешный поэт увидел в ней воплощение благодетельной невинности и надежду на добропорядочную жизнь:

"С того дня в жизни моей началась "новая эра", как ее обычно называют. … поведение мое с двадцати примерно лет (а мне тогда исполнилось двадцать пять) было распущенным, чтобы не сказать необузданным, и я ощущал потребность порядка или, говоря буржуазным языком, разумности: одним словом, мне хотелось с этим покончить и, поскольку я в сущности был еще очень молод, покончить по-хорошему… прекратить излишества, пьянки, связи с женщинами. Это было начало мудрости — нет, не будем преувеличивать! — начало умеренности ввиду возможного и достижимого счастья или, по крайней мере, спокойного супружества".