Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым кидает А-Я-Псих. Никто не ловит. Думаю, специально, а то кинешь в него слишком сильно, он и озвереет. Дальше очередь Нолана. Брендан и Малявка Фредди бросаются к мячу и сталкиваются лбами. Оба коснулись мяча. Нолан проходит в следующий раунд, а эти двое несутся к стене. Я хватаю мяч и подбиваю Малявку Фредди.
Он выбыл.
Не успевает кто-нибудь перехватить мяч и подбить Брендана, как он добегает до стены и кричит: «Суицид!» Хреновая, прямо скажем, идея в День семьи. Все собравшиеся – особенно мама с братом – тут же отрываются от дел и пытаются выяснить, не сделал ли я опять что-нибудь с собой. Скоро они понимают, что мы просто играем в игру, которую до сих пор не переименовали, хотя все нас об этом просят.
Играем дальше. Дэйв Толстый вышибает Нолана, Деона и Дэйва Тощего: он, конечно, толстяк, но меткость у него снайперская. Потом мяч кидает он сам, и его ловит Женевьев.
– Бей прямо в цель! – подбадриваю я.
Женевьев бросает. Ну что ж… если мы когда-нибудь крупно поссоримся и она захочет метнуть в меня нож, я могу даже не дергаться. Успокаивает, знаете ли.
– Суицид! – кричит Дэйв Толстый.
Адреналин так и хлещет, мы как будто на минном поле.
Женевьев не двигается с места (а по правилам должна бежать к стене).
Никто не тянется за мячом (а по правилам ее надо подбить).
Наконец мяч хватает Брендан.
– Не смей! – кричу я. Надо было самому его схватить.
Женевьев бросается бежать. В метре от стены мяч попадает ей в плечо. Она разворачивается, возводит глаза к небу и складывает руки на груди:
– Думали меня запугать вот этим?
– Я тебя пожалел, – возмущается Брендан. Женевьев садится рядом с другими выбывшими.
Брендан бросает мяч, тот рикошетит прямо Томасу в руки. Томас кидается в погоню, швыряет мяч, но попадает в цель уже после того, как Брендан крикнул: «Суицид!» – и получает штраф. Мяч катится к А-Я-Психу – Томас с непривычки что-нибудь себе сломает! Я бросаюсь на перехват, падаю и отбиваю себе плечо. Вскакиваю; Томас еще не у стены.
– Живой?
– Бросай! – орет А-Я-Псих.
Я бросаю – блин, промазал.
Теперь к стене бежим мы оба. Томас кричит: «Суицид!» А я не успеваю: в меня прилетает сокрушительный удар, я впечатываюсь в стену и сползаю по ней.
– Аарон!
Ко мне бросается Женевьев. Но я в порядке, подумаешь, пару дней голова погудит. Женевьев массирует мне виски. Я оборачиваюсь: А-Я-Псих пляшет на месте, радуясь классному удару. Брендан только головой качает: ему стыдно, что я так бездарно бросил.
Остаток игры мы сидим с Женевьев вдвоем. Голова трещит.
– Все точно нормально, малыш?
– Угу, щас бы аспирина нажраться до потери пульса… – Поскольку я недавно пытался покончить с собой, мне стоило бы выражаться осторожнее.
Мы следим за игрой и обсуждаем, что во вторник она улетит в Новый Орлеан и там некому будет доставать ей что-нибудь с верхних полок, потому что я-то остаюсь. Когда я собираюсь сказать ей кое-что из фильмов для взрослых, Томас мощным ударом подбивает Дэйва Толстого. Брендан уверяет, что даже у него в ушах звенит. Конечно, парня с защитной жировой прослойкой все жалеют… А мне, блин, по голове двинули, и никто, кроме моей собственной девушки, и слова не сказал. По ходу, теперь я под ее личной ответственностью.
Играть остаются только Томас, Брендан и А-Я-Псих. По ходу, Томасу или Брендану придется срочно отращивать яйца, а то А-Я-Псих выиграет, пальцем о палец не ударив. Брендан очень неудачно кидает мяч (но не буду же я смотреть на него с укором), он откатывается к моей маме и соседям.
– Сейчас принесу, – вызываюсь я: надо же проверить, могу ли я после такого удара ходить. На удивление, я даже не шатаюсь и не дергаюсь, как игрушка с отходящим контактом. Я подхожу к маме, беру у нее из рук мяч и кидаю Брендану.
– Жестко играют.
– Скучаю по шарикам с водой, – вздыхает мама.
– То есть когда мы обстреливали А-Я-Психа бутылками с водой, тебя все устраивало?
– Боюсь, бедному мальчику уже ничего не страшно, – вздыхает мама чуть громче, чем надо. Соседи – я их вроде бы знаю, но при этом мы не знакомы, если вы понимаете, о чем я, – хихикают.
С ними стоит женщина, которую я типа как бы точно знаю. У нее незабываемые пронзительные зеленые глаза и взъерошенная копна огненно-рыжих волос. Она похожа на зажженную свечку.
– Привет, приятель, – произносит рыжеволосая красавица; у нее британский акцент с легкой ноткой южного Бронкса.
– Эванджелин! – едва не выкрикиваю я.
Когда-то она была моей няней, и я был в нее безумно влюблен. Так странно видеть у нее в руках алкоголь… В детстве я никогда не видел, чтобы она пила; хорошие няни не пьют при детях.
– Я бы тебя обнял или типа того, но я дико вспотел и, ну, воняю…
Девушка отставляет пиво и смело меня обнимает. Ерошит мне волосы, заглядывает в глаза:
– Вот ты какой, Аарон Сото девять лет спустя… Симпатяга вырос. Небось за тебя все красавицы передрались?
– У меня одна-единственная девушка, – гордо заявляю я. А классное ощущение – сказать своей первой любви, что уже занят. А вот не надо было меня отшивать после марафона «Могучих рейнджеров»!
– Замечательная девушка, у которой он вчера, оказывается, ночевал, – ворчит мама. – Мне даже не сказал!
– Как тебе Лондон? – спрашиваю я Эванджелин, будто не замечая маминого ворчания. Если я не путаю, няня старше меня всего лет на девять-десять. – Ты же разбила мне сердце ради учебы за границей! – Когда она уехала, я плакал днями напролет, но сейчас, конечно, ни за что не признаюсь.
– Да, я изучала философию в Королевском колледже. Хотя, если бы можно было отмотать время вспять, я бы лучше с тобой в машинки играла, чем слушала про всех этих досократиков.
– Столько лет ждал этих слов! – улыбаюсь я. – Надолго ты в городе?
– Надолго, надолго. Мне еще предстоит искать работу, но как же офигенно вернуться в Штаты! Даже в самые убойные пробки наше метро все равно лучше лондонского. – Вдруг она грустно смотрит на меня; раньше она с таким видом сообщала мне, что мама еще на час-два задержится на работе. – Соболезную насчет отца, приятель. Если захочешь поговорить, звони. Готова выслушать даже о том, как брат не дает тебе поиграть
