Наставление начинающему писателю - Николай Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5. Вы получаете предварительно обработанный и структурированный материал. Сочетание теоретических и практических блоков позволяет узнать что-то новое, и сразу же закрепить полученные знания.
Минусы бесплатных онлайн-школ (тоже присутствуют):
1. Как правило, такие группы некоммерческие, основаны и ведутся группой энтузиастов. Не у всех преподавателей имеются дипломы или профессиональное образование. Выдать сертификат об обучении, котируемый в литературном сообществе, вам не смогут. Некоторые преподаватели вышли из фикрайтерства, сетевой литературы или коммерческой жанровой литературы (для кого-то это будет плюсом).
2. Из первого пункта вытекает второй: сомнение в том, что один любитель сможет чему-то качественно обучить другого. Как правило, эти опасения не подтверждаются. Лекции проходят предварительный контроль со стороны руководства школы, а преподаватели курсов хорошо разбираются в своей теме и могут этими знаниями поделиться.
3. Если крупные платные курсы иногда привлекают учеников возможностью оказаться в печатном сборнике, привлечь внимание издательства, завязать нужные знакомства, то с бесплатными школами это не работает. Для продвижения своего творчества они не подходят. Цель обучения не в этом, а в банальном получении новых знаний и писательских навыков.
4. Завышенные ожидания учеников. Информация общеизвестная, можно самому найти в интернете. Обратная связь даётся в разном объёме, в зависимости от преподавателя и его загруженности. Писателей из учеников автоматически не сделают. Всё зависит от подхода и целеустремлённости.
Бесплатные онлайн-школы — неплохая альтернатива платным курсам, где обучение часто строится по схожим принципам, а также это хорошая возможность попробовать сам формат обучения писательскому ремеслу. Понять, хотите ли вы развиваться в этом направлении, интересно ли вам писательство, готовы ли вы посвятить этому делу значительную часть своей жизни. Или вам комфортно оставаться на текущем уровне?
Литература изнутри. Даниил Путинцев
Один умный друг-издатель сказал, что из ста известных писателей 20 % действительно стоят того, чтобы их читать, а остальные — просто незаслуженно раскручены — это в чистом виде коммерция.
И я почему-то вспомнил, как начинал. Прочитал Джека Лондона “Мартина Идена” и совершил резкий поворот к литературе. Блуждание по литобъединениям 1980-х. Отчаянная критика моих первых неумелых виршей, неуверенность в собственных силах, которая преодолевается уже наработанным пролетарским упрямством. Упрямство часто воюет с ленью и даже одерживает победы. Покупка пишущей машинки была как пересадка с велосипеда на автомобиль. В дальнейшем, переход — весьма поздний в 40 лет! — с пишущей машинки на компьютер, как с “кукурузника” на реактивный самолёт.
Но вернёмся во вторую половину восьмидесятых. Мама, великолепный врач, имеющая связи и умеющая их налаживать. Видя моё увлечение сочинительством, намекает о настоящем классическом советском писателе, которому я могу показать свои первые опыты. С восторгом соглашаюсь. Прихожу к Виктору Марьяновскому. Высокий поджарый старик. Скорее всего, еврей. Достаточно мудрый, без сентиментальности предлагает дать что-то почитать. Преодолевая гигантский комплекс новичка, даю полностью придуманный рассказ о дельфинах, с которыми подружился выпавший в море подросток, стремившийся уйти от людей к какой-то мистической морской свободе. Сижу, весь потея, уткнув нос в землю. Украдкой кошусь на известного писателя, соизволившего отставить пишущую машинку, и молча углубившегося в чтение. По его значительному лицу с орлиным носом ничего нельзя сказать. Но я упорно ловлю момент разочарования, который покажет, что мои вирши — графоманство. И чем дольше этот момент не наступает, тем больше ликую. В какой-то момент даже начинаю гордиться. Вот член Союза писателей, известный писатель, позабыв о собственных делах, погрузился в мою рукопись. Наконец, он оторвался от чтения и внимательно посмотрел на меня.
Я расширенными глазами ответил ему, ожидая оглашения приговора. Мне повезло. Он оказался настоящим профессионалом, оттолкнулся от того, что я написал. Сказал, что есть полёт мысли, какие-то наблюдения. О недостатках не стал распространяться, сказал, что они есть у всех начинающих. Потом серьёзно спросил, готов ли я заниматься этим всю жизнь? Ведь для того, чтобы стать кем-то, надо иметь “медный зад и адское терпение!” Из моего пересохшего горла вылетело сдавленное “да”. Так я сам себе подписал приговор на всю оставшуюся жизнь, если это жизнь…. Это не жизнь, а сплошное мучение, пока внутри себя не состоишься и не перестанешь обращать внимание на критику. Вот тогда — это жизнь, и ничто и никто уже не собьёт тебя с этого пути…. А судьба у всех по-разному складывается. Через связи в издательствах…. А если таковых связей нет? Тогда беда, и — пробуксовка. Когда человек с юности занимается делом, а делу нет до него никакого дела, то он задумается: “А не бросить ли всё?” Многие благоразумные люди так и поступают. И уходят в другое дело.
Также поступил и я. Поначалу была злость на редакторов, потом — на самого себя, и — отчаяние. Я бился над рассказами, которые громили в литобъединениях конца восьмидесятых, нигде не печатали, из Литинститута приходили отказы. Посланный наудачу экспромт во ВГИК приняли. Все творческие экзамены сданы на “отлично”. Судьба подшутила надо мной, дав шанс. Перестроечное кино, коллегиальные отношения с известными кинематографистами. Казалось, только ленивый не сделает карьеры. Прошёл год и — НИ ОДНОЙ работы в мастерской сценаристов у меня не приняли. Удачно поступив в престижнейший вуз СССР, я не сориентировался. Обычное дело для начинающих: слабое представление о законах драматургии, желание больше самовыражаться и небольшой культурный кругозор. Так мне говорили, но я этого не чувствовал. Жёсткий учебный процесс и цейтнот. Запомнились надолго слова мастера, сценариста Александрова А.А., сказанные на прощание: “Я не понимаю тебя. Это либо полное графоманство, либо какой-то гениальный прорыв в какую-то другую литературу”.
Уйти-то ушёл, но магия синема уже заразила. Перечитал наших Эйзенштейна, Козинцева, Пудовкина, итальянских, французских кинематографистов. Потом взялся за предтечу — театр. Станиславский, Михаил Чехов, Таиров, Кнебель, Антонен Арто, Мейерхольд, Гротовский. Театр — это болезнь! Я ходил весь заражённый широкой демократичной фантазией и в то же время дотошной дисциплиной анализа. Разбор пьесы и последующее практическое воплощение; вхождение в образ и актёрская самоотдача; свет и грим; режиссура и лицедейство…. Это неизлечимо. И это прекрасно! Практическая режиссура увлекла сильнее монотонного высиживания за пишущей машиной. Довелось поиграть на сцене. Были и актёрские удачи, но не нашёл, похоже, своего режиссёра, согласного в то время сделать из меня суперзвезду. Я отложил лицедейство до лучших времён, утешаясь, что Луи де Фюнес стал известен лишь в старости. Но самое главное — я нащупал свой стиль. Это вышло как-то невзначай. Я просто продолжал писать в том же духе, что и во ВГИКе.
Тем временем волна личных
