Дым - Катя Саммер

— И тушит он лучше, чем играет в карты, — под недовольное кряхтение напоминаю о долге, который тому придется вернуть, если не прикусит язык. — Рядом с ним, как ты уже, наверное, поняла, виновник торжества Палыч, у которого золотые руки. Напротив Мишаня, Мишаня, помаши нам. — Разомлевший и добрейшей души здоровяк подает знак. — Он незаменимый человек в карауле, легко поднимает больше ста килограмм. Еще Алан, наш водитель, который знает все дороги в городе, и…

— Приятно познакомиться. Снова, — смущает Юну.

— И Чайковский, — продолжаю, а девчонка приподнимает брови.

— Чайковский? Потому что сочиняет музыку? — спрашивает с таким наивным блеском в глазах.

— Потому что Петр Ильич. Но наш тоже интеллигент в душе, да?

— Сто пудов.

— Ну, где-то очень глубоко, — смеюсь. — По музыкальной части у нас в коллективе Палыч. — Наклоняюсь ближе, только Юна слышит меня. — Кстати, не знаешь, можно договориться, чтобы гитару на одну песню одолжили?

На сцене музыканты как раз поют про группу крови на рукаве.

— Не уверена, нужно спрашивать.

Я тихо напоминаю Максу, чтобы смотался да разведал, пока все не напились, и он скачет через спинку дивана. Сюрприз для Палыча был бы хороший.

— Как Лиса?

— Нормально.

— У Юны есть маленькая дочь, — поясняю мужикам, что не отрывают от нас глаз, — которой нравятся пожарные.

— А пожарные нравятся только дочке? — хохочет Алан.

Трусливая зайка сводит острые коленки и впивается пальцами в стул — я наблюдаю за ней исподтишка. И все же храбрится, улыбается, подыгрывает.

— Меня тоже восхищает ваша профессия, — пять слов, а у мужиков уже слюни текут, они бы целыми днями слушали дифирамбы. — Я не представляла раньше, как много вы делаете на пожаре. Думала, пожарные просто заливают здание водой.

— А как она говорит «пожарные», слышите? — плывет Чайковский и сразу же умничает следом: — На самом деле, у нас в машине есть даже штабной стол, где схемы рисуют. Так что мы не только в огонь ходим.

— И как вам не страшно заходить в огонь? — Ее и без того большие глаза распахиваются шире.

— Страшно.

— Только дураки не боятся.

Я киваю парням, сам отвечаю тихо и откровенно.

— Ты об этом не думаешь. Страшно становится после, когда понимаешь, где побывал.

— Да и огонь-то не самое ужасное, — комментирует Мишаня. — От дыма погибает гораздо больше народу. Современная квартира состоит из материалов, которые при горении выделяют жутко токсичные вещества.

— Ой, запел умник, глянь на него! — дразнит Чайковский и сам тут же красуется: — Но Прометей, украв однажды огонь у Зевса, работкой нас обеспечил на все времена.

— Да, это, конечно, не заказы раздавать, — подает голос Юна.

— Ты брось, — пытаюсь отогнать излишнюю скромность. Жалко становится ее, я не люблю жалость. Крайний раз из-за жалости у меня поселилась Пони, до сих пор расхлебываю.

— Я же от всего сердца, — ловит щеками воздух, — видела в новостях, как вы тушили торговый центр. Это сложно, — голосит громче, потому что музыканты запевают про полковника, которому не пишут.

— Сложно, когда погибают люди, — говорю спокойно, потому как музыка отрезала нас от группы, салютующей бокалами. — Вот к этому невозможно привыкнуть, а остальное — пустяки.

Правду чистую говорю. Каждый раз какое-то яростное бессилие, что не помог, не успел, не спас. И что бы ни твердили, никогда не поверю, что с этим можно свыкнуться, что можно со спокойно душой встретиться со смертью.

Я лично видел, как мужик из другого караула, который временно подменял больного Макса, без конца матерясь под нос, вещал стажерам, как тащил «жмура» на пожаре. Но я на том вызове был вместе с ним, я видел выражение лица, когда он, выбравшись на улицу, понял, что человеку, которого нес на себе, ради которого жизнью рисковал, уже нельзя помочь. В его глазах было то же опустошение и отчаяние, с которым я знаком, та же беспомощность, когда ты ничего не можешь сделать, ты здесь проиграл. И в этот миг не думаешь, кем был человек, пусть даже спившимся алкоголиком, который сам устроил пожар. Прежде всего, это человек, которого ты не успел спасти. А напускное равнодушие не более чем бравада. Может, какая-то защита в голове, не знаю.

Теряю связь с миром на время, Юна молчит, глядит куда-то в пустоту и до побелевших костяшек цепляется за стул.

— Это всегда сложно. Когда погибают, — произносит с грустью и будто бы со знанием дела.

— У нашего Дыма в карауле не страшно служить, у него не погибают, — вернувшись как раз не вовремя, орет захмелевший Макс.

— Сплюнь, придурок, и по голове постучи!

— А по голове-то зачем?

Девчонка вдруг смеется. Так звонко и открыто, что не могу оторваться — ни хрена она не трусливая зайка, ошибка номер три.

— А это правда? — уже другим тоном спрашивает.

— Правда, только шутить такими вещами не стоит. Традицию еще с моего отца караул держит.

— Твой отец тоже пожарный? Боже, и как он пустил тебя работать туда, если обо всем знал?

— А как он мог не пустить после моего детства в пожарной части? Он сам не представляет другой жизни. Больше тридцати лет прослужил в МЧС, сейчас преподает в академии.

И загибается от рака легких, но считает это достойной ценой тому, сколько жизней сумел спасти.

— Мама, правда, очень переживала. Понимала, куда суюсь, — откровенничаю я. — Когда учебку заканчивал, уговаривала инспектором в Госпожарнадзор пойти. Но профилактику я даже не рассматривал, всегда хотел, как отец, тушить.

Отпиваю со дна бокала жидкость, едва ли напоминающую пиво, только бы заткнуть себе рот, потому что извергаюсь литрами ненужной информации. Не виновата она, что разговорную волну поймал. Смотрю на часы и кладу ладонь на ее спину. Та мгновенно напрягается, будто от удара тока.

— Скоро поедем, — шепчу Юне, губами задевая волосы и щеку, а она вздрагивает.

— Юна, а ты знаешь вообще, какой талантливый у нас Дымов? — запевает Алан. — Он из старья всякого своими руками такие вещи творит!

Бесит эта минутка рекламы, друзья явно хотят меня продать подороже.

— Лучше расскажи, какие вы ремонты с Мишей делаете и скидку девушке организуйте. По дружбе. Ей ваши услуги после пожара однозначно понадобятся.

— Нет-нет, не надо, я разберусь.

И никому не нужное благородство это ее бесит. Ненаигранное и явно не предназначенное для того, чтобы убеждали сильнее. Искреннее, вот и бесит. Хрен его знает, что с ней такой настоящей делать, когда сам весь давно живешь, погрязнув в фальши.

— А сейчас мы возьмем небольшой перекур и предоставим слово герою, который больше двадцати пяти лет спасает наш город от пожаров. Павел