Стихотворения - Борис Корнилов

2 марта 1934

СОЛОВЬИХА

У меня к тебе дела такого рода,что уйдет на разговоры вечер весь, —затвори свои тесовые воротаи плотней холстиной окна занавесь.Чтобы шли подруги мимо,парни мимои гадали бы и пели бы скорбя:— Что не вышла под окошко, Серафима?Серафима, больно скучно без тебя…Чтобы самый ни на есть раскучерявый,рвя по вороту рубахи алый шелк,по селу Ивано-Марьину с оравоймимо окон под гармонику прошел.Он всё тенором,всё тенором,со злобойзапевал — рука протянута к ножу:— Ты забудь меня, красавица,попробуй…Я тебе тогда такое покажу…Если любишь хоть всего наполовину,подожду тебя у крайнего окна,постелю тебе пиджак на луговинудовоенного и тонкого сукна.А земля дышала, грузная от жиру,и от омута Соминого левейсоловьи сидели молча по ранжиру,так что справа самый старый соловей.Перед ним вода — зеленая, живая,мимо заводей несется напролом —он качается на ветке, прикрываясоловьиху годовалую крылом.И трава грозой весеннею измята,дышит грузная и теплая земля,голубые ходят в омуте сомята,поларшинными усами шевеля.А пиявки, раки ползают по илу,много ужаса вода в себе таит —щука — младшая сестрица крокодилу —неживая возле берега стоит…Соловьиха в тишине большой и душной…

Вдруг ударил золотистый вдалеке,видно, злой и молодой и непослушный,ей запел на соловьином языке:— По лесам,на пустыряхи на равнинахне найти тебе прекраснее дружка —принесу тебе яичек муравьиных,нащиплю в постель я пуху из брюшка.Мы постелем наше ложе над водою,где шиповники все в розанах стоят,мы помчимся над грозою, над бедоюи народим два десятка соловьят.Не тебе прожить, без радости старея,ты, залетная, ни разу не цвела,вылетай же, молодая, поскорееиз-под старого и жесткого крыла.

И молчит она,всё в мире забывая, —я за песней, как за гибелью, слежу…Шаль накинута на плечи пуховая…— Ты куда же, Серафима?— Ухожу.Кисти шали, словно перышки, расправя,влюблена она,красива,нехитра —улетела.Я держать ее не вправе —просижу я возле дома до утра.Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,золотая сгаснет песня соловья —пусть придет она домойс красивым,с теплым —меркнут глаз его татарских лезвия.От нее и от негопахнуло мятой,он прощаетсяу крайнего окна,и намок в росепиджак его измятыйдовоенного и тонкого сукна.

5 апреля 1934

«Знакомят молодых и незнакомых…»

Знакомят молодых и незнакомыхв такую злую полночь соловьи,и вот опять секретари в райкомахпоют переживания свои.А под окном щебечут клен и ясень,не понимающие директив,и в легкий ветер, что проходит, ясен,с гитарами кидается актив.И девушку с косой тяжелой, русской(а я за неразумную боюсь)прельщают обстоятельной нагрузкой,любовью, вовлечением в союз.Она уходит с пионервожатымна озеро — и песня перед ней…Над озером склонясь, как над ушатом,они глядят на пестрых окуней.Как тесен мир.Два с половиной метрапрекрасного прибрежного песка,да птица серая,да посвист ветра,да гнусная козявка у виска.О чем же думать в полночь?О потомках?О золоте?О ломоте спинной?И песня задыхается о том, какзабавно под серебряной луной…Под серебряной луной,в голубом садочке,над серебряной волной,на златом песочкемы радуемся — мальчики — и плачем,плывет любовь, воды не замутив,но все-таки мы кое-что да значим,секретари райкомов и актив.Я буду жить до старости, до славыи петь переживания свои,как соловьи щебечут, многоглавы,многоязыки, свищут соловьи.

9 апреля 1934

СО СЪЕЗДА ПИСАТЕЛЕЙ

Это рушится песен лава,как вода, горяча, жива:наша молодость,наша слава,все наречия и слова.И бараньи плывут папахи,прихотливы и велики,шелком вышитые рубахии английские пиджаки.Самой красочной песни — длиннойпуть-дорогой, строфа, беги,так же мягко идут козлинойтонкой кожицы сапоги.Горным ветром на нас подуло,в облаках моя голова —заунывные из аулазакружили меня слова.Здесь, товарищи, без обмана,песня славная глубока —я приветствую Сулеймана,дагестанского старика.Мы гордимся такой нагрузкой —замечателен песен груз —и таджик, и грузин, и русский,и татарин, и белорус.Мы не сложим такого грузана прекрасном пути своем —мы, поэты всего Союза,собираемся и поем.О горах, уходящих в небо,о морях молодого хлеба,об Украине и Сибири,о шиповнике над водой,о стране — самой лучшей в мире,самой вечной и молодой.Это песню залетную птичьюмы на сотни поем голосов,похваляясь пушниной и дичьювсех опушек, болот и лесов,лососиной,охотой лосиной,поговоркою областной,похваляясьберезой,осиной,краснораменскою сосной.Мы любуемся всем —пилотом,побежденным смертельным льдом,стратостатами,Красным Флотом,обороноюи трудом.Нашей родины степи, склоны,мы, как песню, берем на щит.Пушкин смотрит на нас с колонны,улыбается и молчит.Всё прекраснее и чудеснейэтот славный для нас старик,и его поминает песнейвсякий сущий у нас язык.

23 августа 1934

Москва

ВЕЧЕР

Гуси-лебеди пролетели,чуть касаясь крылом воды,плакать девушки захотелиот неясной еще беды.Прочитай мне стихотворенье,как у нас вечера свежи,к чаю яблочного вареньямне на блюдечко положи.Отчаевничали, отгуляли,не пора ли, родная, спать, —спят ромашки на одеяле,просыпаются ровно в пять.Вечер тонкий и комариный,погляди, какой расписной,завтра надо бы за малиной,за пахучею,за лесной.Погуляем еще немного,как у вас вечера свежи!Покажи мне за ради бога,где же Керженская дорога,обязательно покажи.Постоим под синей звездою.День ушел со своей маетой.Я скажу, что тебя не стою,что тебя называл не той.Я свою называю куклой —брови выщипаны у ней,губы крашены спелой клюквой,а глаза синевы синей.А душа — я души не знаю.Плечи теплые хороши.Земляника моя лесная,я не знаю ее души.Вот уеду. Святое слово,не волнуясь и не любя,от Ростова до Бологогобуду я вспоминать тебя.Золотое твое варенье,кошку рыжую на печи,птицу синего оперения,запевающую в ночи.

30 сентября 1934

Н. Петергоф

ОДИНОЧЕСТВО

Луны сиянье белоесошло на лопухи,ревут, как обалделые,вторые петухи.Река мерцает тихаяв тяжелом полусне,одни часы, тиктикая,шагают по стене.А что до сна касаемо,идет со всех сторонугрюмый храп хозяина,усталый сон хозяина,ненарушимый сон.Приснился сон хозяину:идут за ним грозя,и убежать нельзя ему,и спрятаться нельзя.И руки, словно олово,и комната тесна,нет, более тяжелогоон не увидит сна.Идут за ним по клеверу,не спрятаться ему,ни к зятю,и ни к деверю,ни к сыну своему.Заполонили поле,идут со всех сторон,скорее силой волион прерывает сон.Иконы все, о господи,по-прежнему висят,бормочет он:— Овес, поди,уже за пятьдесят.А рожь, поди, кормилица,сама себе цена.— Без хлеба истомилися,скорей бы новина.Скорей бы жатву сладили,за мельницу мешок,над первыми оладьямибы легкий шел душок.Не так бы жили грязненько,закуски без числа,хозяйка бы без праздникабутылку припасла.Знать, бога не разжалобить,а жизнь невесела,в колхозе, значит, стало быть,пожалуй, полсела.Вся жизнь теперьу них она,как с табаком кисет…Встречал соседа Тихона:— Бог помочь, мол, сосед…А он легко и просто таксказал, прищуря глаз:— В колхозе нашем господане числятся у нас.У нас поля — не небо,земли большой комок,заместо бога мне быты лучше бы помог.Вот понял в этом поле я(пословица ясна),что смерть,а жизнь тем болеемне на миру красна.Овес у нас — высот каких…Картошка — ананас…И весело же все-таки,сосед Иван, у нас.Вон косят под гармонику,да что тут говорить,старуху Парамонихупослали щи варить.А щи у нас наваристы,с бараниной,с гусем.До самой точки — старости —мы при еде, при всем.

На воле полночь тихая,часы идут, тиктикая,я слушаю хозяина —он шепчет, как река.И что его касаемо,мне жалко старика.С лица тяжелый, глиняный,и дожил до седин,и днем один,и в ночь один,и к вечеру один.Но, впрочем, есть компания,друзья у старика,хотя, скажу заранее, —собой невелика.Царица мать небесная,отец небесный царьда лошадь бессловесная,бессмысленная тварь.

Ночь окна занавесила,но я заснуть не мог,мне хорошо,мне весело,что я не одинок.Мне поле песню вызвени,колосья-соловьи,что в Новгороде,Сызранитоварищи мои.

15 ноября 1934