Крест и посох - Валерий Елманов

«А может, какой-то подвох?» — мелькнула мысль, и он нерешительно промямлил, окончательно растерявшись от неожиданной княжеской щедрости и уступчивости:

— А дозволь узнать, княже, когда я смогу заклад свой выкупить?

— Да вот как малец этот растолкует, что да как делать надобно, — кивнул Константин на Миньку, безмолвно стоящего у самой двери и терпеливо ожидающего конца разговора с кузнецом.

Видно было, что Вячеслав преподал парню хорошие уроки вежливости.

Юрий недоверчиво покосился на него — и чего этот сопляк, неведомо откуда взявшийся, удумал заказать, да еще с княжеского дозволения? — но не произнес ни слова.

— А ты должок мой сейчас назови, да Зворыка, пока ты тут с заказом разберешься, все тебе и отсчитает, — продолжил Константин.

— Назвать-то оно просто, чего ж не назвать. Ежели с резой вместе, так оно все ровно на тринадцать гривенок и потянет, — выпалил наконец Юрий, порешив в последний момент за столь замечательную сговорчивость и покладистость скинуть аж цельную гривну, да еще для ровного счета и добрый пяток кун.

Выпалил и выжидающе уставился на князя — неужто отдаст, ведь до этого чуть ли не полгода тянул.

Константин даже не поморщился, хотя мотовство своего предшественника вновь слегка его покоробило, но не объяснять же простому труженику, что у него нет никакого желания платить, можно сказать, по чужим долгам.

Впрочем, учитывая, что сумма могла быть и намного больше, ему на миг стало даже приятно оттого, что эту выплату он может произвести почти из своего кармана, а если точнее, то из денег, заработанных собственной смекалкой и хитростью.

«А кое в чем мы даже и сэкономим», — подумал он, вспомнив об одном хитром ларце, по размерам больше смахивающем на небольшой сундучок, который его простодушные слуги высмотрели в укромном месте в бретянице у Житобуда.

Высмотрели, ухватили и, как ни упирался его дворский, в тот вечер вывезли вместе с прочими из сокровищниц жадного боярина.

Не было в том ларце-сундучке ни злата, ни серебра, не был он набит драгоценными мехами да заморскими тканями. Да и искристых самоцветов в нем тоже не имелось. Зато внутри лежало кое-что получше — закладные да расписки.

В это время они, несомненно, назывались как-то иначе, ну да господь с ним, с названием-то. Дело не в нем, а в том, что если все суммы, что на каждом листе указаны, вместе сложить — так гривны те, не то чтобы в два, а и в три таких сундучка не вместятся.

Помнится, он тогда еще немного колебался — вернуть или заявить, что это тоже входит в мену. Но последнее выглядело настолько же соблазнительным, насколько и нечестным, и Константин почти сразу же отказался от такой мысли. Да и глупо это — расписки-то именные, все на Житобуда, так что воспользоваться ими все равно бы не получилось.

Иное дело — вернуть не безвозмездно, а изрядно поторговавшись и содрав с жадины в виде компенсации куда больше медного гроша, которым рекомендуется подманивать подобных типов в одной из детских песенок.

Он ведь и все прочее собирался отдать боярину. Не сразу, разумеется. Мена-то честь по чести зафиксирована на бумаге, в которой ясно сказано: «Все сундуки, кади и прочее из княжеских сокровищниц, не заглядывая в них и даже не открывая, загрузить в телеги и привезти на двор к Житобуду. Его же кладь изо всех бретяниц точно так же отправить в княжеские».

Кто ж тому виной, когда боярин сам себя обманул, добровольно пойдя на этот шаг, да еще в присутствии свидетелей-видоков — точно таких же бояр, как и он сам?

Ах, невыгодно?

Так ведь мена почти всегда кому-то одному из меняющихся невыгодна. И почему этим неудачником должен непременно оказаться князь?

Кто тебя, боярин, заставлял согласие на нее давать? Никто? Тогда в чем дело?

Правда, вернуть все равно бы пришлось.

Не из щедрости, которая в этом случае граничила бы с обыкновенной глупостью. Просто нельзя было допускать столь откровенный и беззастенчивый грабеж.

К тому же — тут и к гадалке не ходи, — узнав, что да как, и все прочие бояре поднимутся на дыбки. И не потому, что дружны с Житобудом — навряд ли хоть кто-то, включая даже его домашних, питал к нему добрые чувства, — а исходя из собственных интересов.

Оно ведь как? Ныне князь обобрал одного из них — а завтра? Приохотится, так и всех прочих обчистит.

И то, что Константин проделал всю операцию на добровольной основе, с помощью хитрости, а не силы, все равно бы никого не остановило. Да, поначалу добровольно, а потом, когда войдет во вкус?

Словом, как ни крути, но выгоднее было отдать, что Константин и рассчитывал сделать, для приличия немного поупрямившись, не далее как на следующем пиру. Не за просто так, конечно, а за изрядную компенсацию, предложить которую Житобуд должен был снова по доброй воле и опять же в присутствии прочих бояр.

Но кто ж мог подумать, что его, едва только он увидит и поймет, что на что сменял, тут же хватит кондрашка. С виду-то вон какой необъятный бугай, ну прямо как в детской сказке — упитанный и невоспитанный.

Теперь же выходило, что обмен и впрямь состоялся.

А здоровенный ларец с расписками?..

Да пускай и он тоже остается.

Зато теперь благодаря ему и исходя из экономии денежных средств Костя выдумал следующий трюк.

Его предшественник ведь задолжал не только одному Мудриле. Кузнец-то со своими гривнами — пустяк, да и только, если глянуть на другие долговые обязательства, которые недавний владелец его тела, разгульный и бесшабашный пьяница, щедро и в превеликом множестве нараздавал купцам, совершенно не задумываясь о последствиях.

Костя даже немного ему позавидовал. Умеют же люди красиво жить — одним только сегодняшним днем, и плевать им, что там сулит завтрашний. Вот он сам так поступать никогда не мог. Если уж занимал в своей прошлой жизни, то вначале всегда трезво прикидывал, из чего и в какие сроки сможет отдать, а уж потом протягивал руку за деньгами.

Хотя вообще-то брать эти самые кредиты — последнее дело. Берешь-то чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда. Звучит смешно, а задуматься — ох как верно.

К тому же и про проценты, или если по-нынешнему, то резу, тоже забывать нельзя. С нею, чего доброго, и вовсе без последних штанов остаться можно. И как он тогда будет выглядеть без своих красных революционных шаровар?

Так что, получив возможность рассчитаться со всеми долгами, он воспользовался ею сполна, причем и тут стараясь выложить как можно меньше своих, а точнее — житобудовских кун.

Для этого он приглашал к себе купца, которому был должен, и долго-долго плакался ему в кафтан, печально рассказывая о том, что калита его совершенно пуста и в ближайшие пару-тройку лет навряд ли наполнится.

После того как окончательно расстроенный купец почти смирялся с мыслью о том, что плакали его гривенки и куны, а также давал в душе страшные клятвы, что теперь он этому князю никогда, ни за что, нисколько и ни на какой срок, Константин предлагал вариант.

— Я тебе сколько должен? — осведомлялся князь ради приличия.

— Ежели с резой брать, то без малого полсотни новгородских гривен, — уныло отвечал тот, не забыв, однако, указать не только сумму, но и процент, который на нее положен.

— Изрядно, — вздыхал Константин. — А давай-ка мы с тобой так поступим. Я слыхал, что ты с Житобудом не до конца за меха рассчитался. Должок у тебя перед ним имеется.

— Это так, — солидно склонял свою голову недоумевающий купец.

— И должок тот вместе с резой почти на шесть десятков киевок вытягивает, верно? Али новгородок?

— Не-эт! — возмущенно вопил купец. — Я хорошо помню — киевок.[17]

Причем возмущение его было столь глубоким, что он даже забывал спросить у князя, откуда тому известны их с Житобудом дела.

— Ну да, ну да, — охотно соглашался князь. — Действительно, киевок. Выходит, у нас с тобой долги почти одинаковы — ты ему столько же обязан отдать, сколько и я тебе?

Купец давать ответ не спешил.

Он тут же погружался в сложные мысленные подсчеты, закатив глаза куда-то вверх, к красному углу княжеской светлицы, и, вперив очи в икону Николая-угодника, долго шлепал губами.

Произведя подсчет, он неохотно сознавался:

— Да я ему, пожалуй, что и поболе малость должен.

— Стало быть, если ты мне долг вовсе простишь, с тем чтобы и Житобуд тебя своим не донимал, то ты еще и с прибытком будешь?

— Так он вроде как при смерти? — уточнял купец.

— Ну ты же сам ведаешь — наследники взыщут. Какая разница? К тому же это он ныне на тот свет собрался, а завтра как будет — одному только богу ведомо.

— Это так, — снова вздыхал торговец. — Только я-то тебя простить могу, а боярин меня… Не родился еще тот человек, коему Житобуд хоть куну дал, а потом про нее забыл напрочь. И что у нас выйдет?