Крест и посох - Валерий Елманов

— Это так, — снова вздыхал торговец. — Только я-то тебя простить могу, а боярин меня… Не родился еще тот человек, коему Житобуд хоть куну дал, а потом про нее забыл напрочь. И что у нас выйдет?

— Хорошо у нас выйдет, — улыбался Константин. — Особенно после того, как мы грамотками об этих с тобой наших долгах обменяемся, чтоб все честь по чести было, без обмана.

— А ты как же с ним-то? — недоумевал купчина.

— А это уж моя печаль, — более сухо и резко отвечал князь, давая понять, что сюда лезть его собеседнику не стоит и допытываться о том, как именно он рассчитается со своим боярином, ему ни к чему.

Торговый гость вновь задумывался.

Что-то было не так в этой темной и непонятной истории. Что-то его смущало в предлагаемом обмене.

Но затем он вспоминал, что гривны, которые ему был должен за товары князь, он мысленно уже давно списал в убыток, а тут вдруг появлялась возможность получить их, и не просто сполна, да еще и с прибытком…

— Согласный я, — отчаянно махал рукой он. — Но чтоб из рук в руки грамотки друг дружке отдать, а не так, что я тебе ныне, а ты мне опосля, — предупреждал на всякий случай князя, по-прежнему опасаясь какого-то таинственного и пока невидимого подвоха.

— А то как же, — не возражал князь, и уже спустя несколько часов они выкладывали на стол уговорные грамотки.

Без обмана.

А еще через полчаса купец, донельзя довольный таким выгодным обменом, Константином и вообще жизнью, весело улыбаясь и прихлебывая хмельной медок из кубка, заливался соловьем, рассказывая внимательно слушавшему его князю о различных тонкостях торговли.

Константин старательно запоминал, попутно задавая уйму вопросов.

Они были разнообразными — о покупательных возможностях населения, и не только в различных русских княжествах, но и в иных странах, о том, какие расходы в пути и сколько приходится выкладывать на многочисленных «таможенных постах» налогов.

Обо всем этом купец говорил не таясь. Даже о том, какой прибыток может получить купец от своих товаров, и то рассказывал, но тут, правда, с одной оговоркой — про собственный он молчал.

Да это и понятно. Оттого, что ты выдашь чужие тайны, тебе не будет ни холодно ни горячо, зато раскроешь свои — князь и припомнить может.

Вот почему торговец оружием про цены на брони да мечи все больше помалкивал. Зато охотно отвечал, сколько получится прибытка у торгового гостя, если он, к примеру, купит зерно у булгар в сентябре, а продаст его в Новгороде ближе к весне.

Хотя и тут доход разный. Смотря какой год, или, скажем, ежели князь не убоится и сам пошлет своих людишек торговать мехами в заморские страны, но опять же смотря в какие — вниз по Днепру, в жарких государствах им одна цена, а в немецких городах — совсем иная.

Спохватывался он лишь на выходе из княжеского терема, уже поздним вечером, озадаченно почесывая затылок и размышляя, чего это он так разболтался.

Однако тут же придя к выводу, что никаких собственных секретов он все равно не выдал, успокаивался, щупал лежащую за пазухой собственную долговую грамотку, полученную от князя, и, довольный, шел спать.

Константин же не скупился.

Своим, русским, а особенно рязанским, не говоря уж про местных ожских, он мог за собственный долг из четырех десятков гривен уплатить пятидесятигривенной житобудовской распиской.

И не потому он так легко относился к подобному неравноценному обмену, будто считал, что авось не свое — чужое отдает. Не-ет. Тут иное было.

За своими — уверен был — не заржавеет. Если когда-нибудь нужда приключится, то они, ту расписку вспомнив, очень даже помогут, с лихвой вернут то, что он им сейчас, по сути дела, дарил.

К тому же чем больше оставался доволен удачной сделкой купец, тем больше он расслаблялся, а значит, становился словоохотлив и открыт. Что хочешь спрашивай — на все ответ даст… кроме своего кровного.

И князь спрашивал, исписывая лист за листом и помечая все, что могло бы ему пригодиться.

Сведения же эти…

Их ведь только на первый взгляд не оценить, не измерить. А возьми на перспективу, когда ими удастся воспользоваться? То-то и оно. Тут сразу даже не десятками — сотнями гривен пахнет.

Не то чтобы Константин питал пристрастие к торговому делу…

Отнюдь нет.

Скорее даже напротив. Не его это, ох не его.

Но он был реалистом. Сколько гривен на хорошую дружину да на все Минькины задумки надо — уму непостижимо. А где их взять?

Вариантов напрашивается всего три.

Первый — воевать и брать на добыче — Константин даже не рассматривал.

Оставалось два. Либо обложить всех подданных такими налогами, чтоб взвыли, либо подключаться к торговому делу.

И если первый выбор очень быстро вел в пустоту — сегодня ты его обдерешь как липку, ну, может быть, даже завтра из него что-то выжмешь, а после что делать? — то последний был как раз очень даже перспективен.

Но шиковал он так только со своими. С чужими вести себя надо было иначе, с учетом менталитета и даже национальности.

Нет-нет, расизм или антисемитизм тут ни при чем. Просто если ты и тут начнешь швыряться гривнами, то тебя сразу сочтут за простака и, чего доброго, перестанут уважать. Особенно купцы из Европы — немецкие, французские, итальянские…

Это китайским, арабским или еврейским можно отдать с лихвой, но с уговором, сколько и какого товара они ему привезут на недостающую сумму. На Востоке понятие чести и купеческого слова, как успел подметить Константин, ценилось намного выше, потому он иной раз работал на доверии, договариваясь устно, без бумажек.

Восточные это расценивали правильно.

С западными же ожский князь сражался за каждую гривну и за каждую куну аки лев. Хотя и тут иной раз мог сделать поблажку, если чувствовал, что перед ним сидит хороший человек. Но такое бывало редко, а в основном — бои.

Вообще-то, прекрасно понимая, что иному мастеровому пара его гривен, что числилась за князем, куда дороже и нужнее полусотни, которые требовалось отдать купцу, Константин специально распорядился, чтобы Зворыка отдал всем и все до последней куны, но дворский медлил, не желая расставаться с серебром.

С одной стороны, хорошо, что его министр финансов такой сквалыга, но с другой…

Вот и с Мудрилой он зажал деньжата, причем солидные. Хотя кузнецы — статья особая. Железо нынче на Руси в большой цене. Оно после серебра следом идет, так что их труд, равно как и кузнецкая справа, уступает лишь труду ювелиров.

— Значит, так, — спокойно произнес князь, протягивая Мудриле свиток. — Вот тебе грамотка от Житобуда на твои три гривны. Справу свою потом у Зворыки возьмешь — забрали мы ее. Остальные же гривны, кои я тебе должен, чуть погодя отдам, но в том, что ты их ныне получишь, даже не сомневайся. Больше того, я тебе даже за сегодняшнюю работу вперед уплачу.

Весело улыбнувшись, он распахнул дверь, подозвал Епифана, как всегда дежурившего поблизости, и громко, дабы слышал Юрий, наказал ему найти Зворыку и немедленно привести сюда.

После чего широким жестом гостеприимного хозяина Константин предложил обоим присутствующим присесть за стол, и уже через каких-то пяток минут кузнец совсем забыл про все.

То есть выскочил у него из головы не только возврат обещанных гривен, но даже то, где он находится, не говоря уж о присутствующем здесь князе. Забыл он и про то, что сам заказ исходит от какого-то юнца-недомерка, не вышедшего ни статью, ни возрастом.

Азарт нового, доселе неслыханного дела полностью охватил его, и некогда любимый юнота старого деда Липня, знаменитого даже не на Рязань, а на всю Владимирскую Русь, увлеченно обсуждал не совсем понятные детали изготовления невиданного оружия.

Он не отвлекся и тогда, когда в светлицу вошел Зворыка, и даже если бы дворский на пару с князем кричали во всю глотку, все равно не расслышал бы их — Мудриле-Юрию было не до того.

Так что Константин напрасно понижал голос, объясняя своему скупердяю-казначею, что долги надо платить, и тут же утешая его обещанием впредь стать более экономным.

Мудрила и впоследствии, когда спустя пять минут князь положил перед ним холщовый мешочек, принесенный Зворыкой, с вложенными туда гривнами, не только не обратил на него внимания, но даже, досадливо поморщившись, отодвинул его в сторону, дабы он не лежал на пергаменте и не заслонял часть чертежа, которую кто-то вычертил для этого сопливого мальчишки.

В том, что этот чертеж не был Минькиной работой, он был уверен. Такое юнцу явно не под силу. Куда там. Даже он, Мудрила — а крестильным именем величаться мастер как-то не привык, — уже немало чего достигший и познавший, и то навряд ли сумел бы вычертить все столь правильно, четко и без единой помарки.

«Скорее всего, князь купил этот рисунок у какого-то купчишки», — подумалось ему вначале, а потом уже совсем ничего не думалось, поскольку все прочие мысли меркли перед столь грозным, смертоносным и страшным оружием с чудным иноземным названием «арбалет».