Стихотворения (1884 г.) - Владимир Бенедиктов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В альбом Е. Карлгоф
Веселый нрав – Ваш дар природный,В Вас жизнь кипит – хвала творцу!И пуще шляпки самой моднойЖивая радость Вам к лицу;Так дай же бог шутя, с улыбкойВесь так пройти Вам жизни путь,Чтоб не случилось и ошибкойВам ни заплакать, ни вздохнуть!
Между 1847 и 1856Извинение
Винюсь пред ангелом ребенком:Случайно назвал я, шутя,Очаровательным бесенкомИгриво-бойкое дитя.Она (здесь милая природаГрамматике сказала: вон! –И потому «она» – не «он»,Ребенок женского был рода) –Она, ушко свое склоня,Когда молва до ней домчаласьПро эту дерзость, зачуралась,Воскликнув трижды: «Чур меня!» –И тем же ангелом осталась.О, если б прежние годаИ прежний пыл!.. Избави боже!Случись, что был бы я моложеИ с нею встретился б, тогдаОт этих прелестей – беда! –Страдать бы крепко мне досталосьИ сердце, полное огня,Стократ кричало б: «Чур меня!» –И всё бы адски бесновалось;А ныне я, спокойно-горд,Дерзнул, любуясь тем ребенком,Назвать и ангела бесенкомЗатем, что сам я старый черт.
Между 1850 и 1856Распутие
Мне памятно: как был ребенком я –Любил я сказки; вечерком поранеИ прыг в постель, совсем не для спанья,А рассказать чтобы успела няняМне сказку. Та, бывало, и начнетМне про Иван-царевича. «Ну вот, –Старушка говорит, – путем-дорогойИ едет наш Иван-царевич; коньЗолотогривый и сереброногой –Дым из ушей, а из ноздрей огонь –Стремглав летит. Да вдруг и раздвоиласьДорожка-то: одна тропа пустиласьНаправо, вдаль, через гористый край;Другая же тропинка своротиласьНалево – в лес дремучий, – выбирай!А тут и столб поставлен, и написанНа нем наказ проезжему: пустись онНалево – лошадь сгинет, жив ездокОстанется; направо – уцелеетЛихой золотогрив, сереброног,А ездоку смерть лютая приспеет.Иван-царевич крепко приуныл:Смерть жаль ему коня-то; уж такогоВедь не добыть, он думает, другого,А всё ж себя жаль пуще, своротилНалево», – и так далее; тут бредуКонец не близко, много тут вранья,Но иногда мне кажется, что яВдоль жизни, как Иван-царевич, еду –И, вдумавшись, в той сказке нахожуИзрядный толк. Вот я вам расскажу,Друзья мои, не сказку и не повесть,А с притчей быль. Извольте: я – ездок,А конь золотогрив, сереброног –То правда божья, истина да совесть.И там и здесь пути раздвоены –Налево и направо. Вот и станешь, –Которой же держаться стороны?На ту посмотришь да на эту взглянешь.Путь честный – вправо: вправо и свернешь,Коль правоту нелицемерно любишь,Да тут-беда! Тут сам себя погубишьИ лишь коня бесценного спасешь.Так мне гласит и надпись у распутья.Живи ж, мой конь! Готов уж повернуть яНаправо – в гору, в гору – до небес…Да думаешь: что ж за дурак я? Эво!Себя губить! – Нет! – Повернул налево,Да и давай валять в дремучий лес!
Между 1850 и 1856Прежде и теперь
Я не люблю воспоминаний – нет!О, если б всё, всё сердце позабыло!Пересмотрев ряды минувших лет,Я думаю: зачем всё это было?
Прошедшее за мною, как змея,Шипя, ползет. Его я проклинаю.Всё, что узнал, ношу как бремя яИ говорю: «Зачем я это знаю?»
Под разума критической лозойВся жизнь моя мне кажется ошибкой.На что смотрел я прежде со слезой,Теперь смотрю с насмешливой улыбкой.
Пред чем горел я пламенем грудным,Пред тем стою с бесчувственностью трупа;О том, что мне казалось неземным,Готов сказать: «Как это было глупо!»
А для чего желал бы я забытьМинувшее? – Чтоб сердцем стать моложеИ в будущем возобновить всё то же,Все глупости былые повторить, –
Растратить вновь святые упованья,И, опытов хватая барыши,За них продать и девственность незнанья,И светлое ребячество души.
Как весело, пока живешь и любишь,И губишь всё, что думал век любить!..Нехорошо всё это погубить,А хорошо, пока всё это губишь.
Между 1850 и 1856Н. Б. Вележеву
(При посылке собрания стихотворений)
Блюститель первого условьяВсех наслаждений жизни сей,Вы – доктор наш, вы – страж здоровья,И свят ваш подвиг средь людей.Я – стихотворец, и на лиреДано играть мне в этом мире –В сей скудной сфере бытия,Где мы живем, томимся, тужим;Но не гармонии ль мы служим,Почтенный доктор, вы и я?Вникает в тайны механизмаТелесных сил ваш зоркий взгляд,Чтоб наши струны организмаПорой настроивать на лад,Чтоб вновь они, в их полном ходе,Пристроясь к жизни торжеству,Звучали песнию природеИ громким гимном божеству;По строгим правилам наукиСоразмеряете вы их, –А я ввожу в размеры звукиИ их слагаю в мерный стих –И счастлив, ежели хоть слово,Хоть звук, обдуманный в тиши,Встает и живо, и здоровоСо дна болезненной души.И так – мы сходными тропамиИдем, и – ваш слуга по гроб –Кладу пред вашими стопамиМое собранье рифм и стоп,Да служат вам порой, хоть редко,В забаву легкую оне,Как все рецепты ваши меткоВсегда служили в пользу мне.
Между 1850 и 1856Вьющееся растение
Собственною слабостью в дольний прах повержено,Зелье пресмыкается,Но могучим деревом на пути поддержано –На него взбирается.Глядь! Растенье гибкое ветвью переплетногоКрепкий ствол опутало,Прицепилось к мощному, листьев тканью плотноюВсю кору закутало;Жмется зелье хилое к дереву суровому,Хилому здоровится, –Выше с утра к вечеру, с ночи к утру новомуГуще всё становится, –И потом, от мощного будто б не зависело,С прихотью раскинулось,Высь чела древесного, взвившись, перевысило,Да потом как ринулосьВниз каскадом лиственным: в воздухе разбросанныхСтеблей кисть богатая,Как волос всклокоченных, гребнем не причесанных,Густота косматая,Свесилась, качается; дерево ж, навьюченоЭтой тяжкой ношею,Наклонилось, сгорбилось; кажется, измученоДолей нехорошею.Больно, грустно дереву, к небу вместе с братьямиНекогда подъятому,А теперь согбенному, душными объятьямиБеспокойно сжатому.А ведь с лаской, кажется, с дружбою, с любовиюТо растенье стелетсяПо стволу древесному, словно плотью-кровиюС ним радушно делится.Отчего ж здесь видима участь невеселая,С горем неразлучная?Ах, есть ласки горькие, есть любовь тяжелаяИ приязнь докучная.
Между 1850 и 1856Что-то будет?
Я предрассудков враг, но я не чужд гаданьяНад тайной участью цветущего созданья,Вступающего в свет с чувствительной душойИ сердцем трепетным. Что будет? Боже мой!Что деву юную ждет в этом мире строгом,Богатом в горестях, а в радостях убогом?Какой ей в жизни путь судьбой определен?Кто будет спутник ей? Кто будет этот он?И мне хотелось бы не пошлые приветыЕй дать в приданое, но добрые советы,И на далекий путь снабдить ее притомДорожной грамотой, хранительным листом.«О рок земной! Смягчись, – рукою всемогущейСозданью нежному дай светлый день грядущий! –Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. –Не изомни цветка, врученного тебе!Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!»А там, от тихих просьб переходя в угрозы,Я повелительно судьбе в глаза смотрюИ, пальцем ей грозя: «Так помни ж» – говорю,Как будто бы она должна быть мне послушна,А та на всё глядит спокойно, равнодушно.
Между 1850 и 1856Чувство
Подумаешь: к чему все эти бури –Гроза страстей? Мне так легко с тех пор,Как на тебя упал мой бедный взорИ плавать стал очей твоих в лазури.Мне кажется – я так тебя люблю,Так хорошо мне было бы с тобою,Так по себе, что я с моей судьбоюПоладил бы, и на душу моюСошла бы та спокойная отрада,То тихое довольство добрых душ,Которого не трогай, не нарушь –И ничего уж более не надо!
Между 1850 и 1856Я знаю
Я знаю, – томлюсь я напрасно,Я знаю, – люблю я бесплодно,Ее равнодушье мне ясно,Ей сердце мое – неугодно.
Я нежные песни слагаю,А ей и внимать недосужно,Ей, всеми любимой, я знаю,Мое поклоненье не нужно.
Решенье судьбы неизменно.Не так же ль средь жизненной битвыМы молимся небу смиренно, –А нужны ли небу молитвы?
Над нашею бренностью гибкой,Клонящейся долу послушно,Стоит оно с вечной улыбкойИ смотрит на нас равнодушно, –
И, видя, как смертный склоняетГлаву свою, трепетный, бледный,Оно неподвижно сияет,И смотрит, и думает: «Бедный!»
И мыслю я, пронят глубокоСознаньем, что небо бесстрастно:Не тем ли оно и высоко?Не тем ли оно и прекрасно?
Между 1850 и 1856Смейтесь!
