Всего хорошего, и спасибо за рыбу! - Дуглас Адамс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Форд перепроверил экран компьютера, помещенный над односпальным холодильником, притушил свет и проверил еще раз.
«Точное время после третьего сигнала…»
Форд на цыпочках вышел в коридор и вернулся в рубку управления.
«…один час… тридцать четыре минуты… двадцать секунд».
Голос звучал так четко, будто Форд слышал его по телефону в Лондоне — и это при том, что до Лондона было очень-очень далеко.
Форд уставился в чернильно-черную ночную тьму. Вдалеке сияла звезда — вылитая хлебная крошка, только блестящая; то была Зондостина, известная на планете, с которой доносился манерный, монотонный голос, как Зета Плеяд.
Ярко-оранжевый полукруг, занимавший добрую половину панорамного экрана, представлял собой планету Сезефрас Магна, газовый гигант, где базировались ксаксисианские звездокрейсеры. Из-за ее горизонта только что вынырнула маленькая холодная голубая луна Эпун.
«Точное время после третьего сигнала…»
Двадцать минут Форд сидел и наблюдал, как уменьшается расстояние между звездолетом и спутником, как бортовой компьютер ловит и сажает в клетки таблиц цифры, которые выведут звездолет на орбиту вокруг маленькой луны, замкнут петлю траектории и обрекут этот кораблик, невидимый внешнему миру, обращаться вокруг Эпуна в вечном мраке.
«…один час… пятьдесят девять минут…»
Вначале Форд планировал заглушить все исходящие от звездолета сигналы и излучение, сделать его практически невидимым — пока не наткнешься на него лбом, не заметишь, — но потом предпочел более изощренный замысел. Теперь корабль будет испускать лишь один-единственный луч, тонкий-тонкий, который будет ретранслировать поступающий по субэфирной сети голос говорящих часов обратно, на ту же планету, где эти говорящие часы находятся. Двигаясь со скоростью света, сигнал достигнет этой планеты только через четыреста лет, но, когда достигнет, вероятно, произведет на ней переполох.
«Бип… бип… бип».
Форд хихикнул.
Ему не нравилось думать о себе как о человеке, который способен на хиханьки-хаханьки, но тут он вынужден был признать, что хихикает и повизгивает от смеха уже добрые полчаса.
«Точное время после третьего сигнала…»
Теперь звездолет почти что вышел на вечную орбиту вокруг безвестного, никем не посещаемого спутника. Почти что вышел.
Осталось осуществить последний этап плана. Форд снова прогнал на компьютере симуляцию запуска спасательной мини-шлюпки, проверил все равнодействующие сил, действия и противодействия, тангенсы-котангенсы, поверил математикой всю поэзию движения и увидел, что план его безупречен.
Уходя, он погасил свет.
Когда крохотная сигарообразная шлюпка понеслась, точно язычок застежки-«молния», к расположенной в трех днях лету орбитальной станции Порт Сезефрас, несколько секунд она скользила бок о бок с длинным, тонюсеньким лучом, которого ожидал гораздо более долгий путь.
«Точное время после третьего сигнала два часа… тринадцать минут… пятьдесят секунд».
Форд хихикал и повизгивал. Он бы расхохотался во все горло, но в шлюпке было слишком тесно.
«Бип… бип… бип».
11
— А самое противное — это апрельские проливные.
Артур что-то уклончиво промычал; сидящий рядом мужчина, по всей видимости, твердо решил завязать с ним разговор. Артур хотел встать и пересесть за другой столик, но кафе было переполнено. Артур принялся яростно помешивать кофе.
— Долбаные апрельские проливные. Ненавижу, ненавижу, ненавижу.
Наморщив лоб, Артур уставился в окно. Над автострадой висела лучистая, почти невесомая завеса дождя.
С тех пор как Артур вернулся, миновало уже два месяца. Войти в прежнюю колею оказалось до смешного просто. У людей, в том числе и у него, удивительно короткая память. Теперь восемь лет безумных странствий по Галактике казались ему даже не дурным сном, а скорее фильмов, который он записал на видео с телевизора и засунул на нижнюю полку шкафа, так и не удосужившись посмотреть.
Осталась только радость от возвращения домой. Теперь, когда, как он считал (увы, опрометчиво), над его головой всегда будет атмосфера Земли, все, находящееся в пределах этой атмосферы, ему ужасно нравилось. Глядя на серебристое сияние дождевых капель, он осознал, что просто обязан за них вступиться. И заявил:
— Ну а мне они нравятся. По самым очевидным причинам. Они легкие и освежают воздух. Брызги сверкают так, что душа радуется.
Сосед по столику только саркастически фыркнул.
— Все так говорят, — сказал он, глядя на Артура исподлобья и вжимаясь в угол кафе.
По профессии он был шофером грузовика. Артур узнал это от него самого: усевшись рядом с ним, мужчина с бухты-барахты сообщил: «Я шофер. И ненавижу ездить под дождем. Смешно, правда? Обхохочешься».
Если в этом высказывании и содержался какой-то тайный философский смысл, Артуру он остался недоступен, а потому наш герой лишь негромко хмыкнул — вежливо, конечно, но безо всякого желания вступать в разговор.
Однако соседа это не остановило. Ни в начале разговора, ни теперь.
— Все так говорят об этих хреновых апрельских проливных дождях, — сказал он. — Какие они, блин, приятные, какие они, блин, освежающие, какая это замечательная, блин, погодка.
Подавшись вперед, он весь сморщился, словно собирался сказать что-то ужасное о правительстве.
— Вот что меня интересует, — сказал он, — если в апреле погода такая уж замечательная, почему… ПОЧЕМУ, — это слово он буквально выплюнул, — …почему нельзя обойтись без этого хренова дождя?
Артур сдался. Он решил уйти, не допив кофе, который был слишком горяч, чтобы выпить его залпом, но очень уж отвратителен на вкус для того, чтобы пить его холодным.
— Не расстраивайтесь, — сказал Артур, сам ужасно расстроенный этими нападками на дожди, и встал. — До свидания.
Сделав остановку в магазинчике запчастей, он вышел наружу и пересек просторную автостоянку, демонстративно упиваясь чудесными каплями дождя, барабанившими по его лицу. Он даже заметил бледную радугу, мерцающую над Девонскими холмами. Радуга тоже привела его в упоительный восторг.
Артур залез в свой потрепанный, нежно любимый «гольф джи-ти-ай» черного цвета, взвизгнул шинами и покатил мимо островков с бензонасосами по скользкой от масла дорожке, которая вела к автостраде.
Он думал, что теперь-то над его головой всегда будет атмосфера Земли. И заблуждался.
Он думал, что паутина сомнений, в которую затянули его странствия по Галактике, навсегда осталась в прошлом. И заблуждался.
Он думал, что теперь может спокойно выкинуть из головы хотя бы тот факт, что Земля — эта большая, твердая, грязная, промасленная и пробензиненная Земля с висящей над ней радугой, Земля, на которой он живет, — это лишь микроскопическая точка на микроскопической точке, затерянной в непостижимой бесконечности Вселенной.
Он ехал себе и ехал, что-то мурлыча под нос и заблуждаясь относительно всех вышеперечисленных обстоятельств.
Он заблуждался, и живое доказательство тому стояло у скользкой дороги под маленьким зонтиком.
У Артура отвисла челюсть. Он надавил на педаль ножного тормоза так мощно, что растянул сустав, одновременно рванув ручной тормоз — так резко, что машина чуть не перевернулась.
— Фенни! — крикнул Артур.
Он чудом ухитрился не сбить девушку машиной, но тут же наверстал упущенное, когда пытался гостеприимно распахнуть перед ней дверцу.
Дверца стукнула девушку по руке. Та выронила зонтик, который был немедленно унесен ветром на середину дороги.
— Вошь астероидная! — завопил Артур, выскочил из машины на дорогу, чудом не был сбит грузовиком с надписью «Грузоперевозки Маккенны — всем стихиям назло» и с ужасом узрел, что колеса грузовика вместо его собственного тела проутюжили зонтик Фенни.
Грузовик выехал на автостраду и был таков.
Тихо шевелясь на ветру, зонтик лежал на бетоне, точно раздавленный паук, говорящий жизни свое последнее «прости».
Артур поднял зонтик. И сказал:
— Э-э…
Вряд ли стоило возвращать девушке этот искалеченный предмет.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила она.
— Э-э, ну-у… — пролепетал Артур. — Послушайте, я куплю вам другой…
И как только взглянул на нее, проглотил язык.
Она была довольно высока ростом. Темные волнистые волосы обрамляли ее бледное серьезное лицо. В этот миг, одиноко и неподвижно стоя на обочине, она выглядела угрюмой, словно аллегорическая статуя какой-нибудь важной, но немодной добродетели в парке эпохи классицизма. Невозможно было понять, на что устремлен ее взгляд — она смотрела только на то, на что вроде бы не смотрела.
Но стоило ей улыбнуться — вот так, как сейчас — она как будто бы возвращалась из неведомых далей на землю. Тепло и жизнь приливали к ее лицу, придавали необычайное изящество ее телу, ее движениям. Эффект был потрясающий. Артур был потрясен так, что чуть ума не лишился.
