Акамие, или Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо

Потом, воссев в своем шатре, царь принимал ашананшеди.

Лазутчики повелителя Хайра были особенные люди. Они и внешне отличались от прочих подданных, и не одной одеждой. Лица их были светлей, а черты - не так выпуклы и резко очерчены. Ростом они не превосходили хайардов, но были стройнее и тонки в кости, как бахаресские кони.

Они занимали промежуточное положение между знатными семействами, состоящими в родстве с царем, из которых выходили военачальники и советники, и простыми воинами, составлявшими войско.

Но и простой воин, прославив свое имя подвигами и заслужив награды и почести, может стать основателем знатного рода.

И знатный, не оправдавший доверия повелителя и потому лишенный званий и отличий, не замедлит присоединиться к войску, чтобы защищать или расширять границы Хайра и не упустить возможности вернуть себе доброе имя и положение.

Судьба переменчива.

Только царских лазутчиков Судьба словно не замечала. Никто не мог стать лазутчиком или перестать им быть. Лазутчиком можно было только родиться. И умереть.

Никто не знал их путей.

Никто не знал их имен.

Только имя рода - Шур, Тэхет, Ашта...

Представитель каждого из родов нес службу постоянно подле царя, и место отправившегося по царскому поручению занимал другой. Так поступали потому, что хоть любой из ашананшеди справился бы с любым заданием в известных, да и не известных Хайру землях, но род Тэхет лучше знал пути и обычаи южнее оазиса Бахарес, род Ашта привольно чувствовал себя от края до края Просторной степи и за краем ее, в густых и темных лесах, населенных дикими племенами, лазутчики же из рода Шур ходили в Аттан.

Теперь все они, на время похода собранные под началом Шагаты (это вкрадчивое слово из языка ашананшеди означало отнюдь не имя, а звание), были глазами и ушами огромного войска, а также вытянутыми далеко вперед руками, препятствующими распространению слухов.

Их луки били далеко и без промаха, их ножи с листовидными лезвиями летели подобно молниям, а сами они были подобны теням - среди теней и камням - среди камней, и с детства заучивали наизусть описания земель на многие дни пути во все стороны от Хайра: дорог и тайных троп, источников, переправ и селений в них. Выучка их коней вошла в поговорку, хотя одни говорили - послушен, а другие - умен, как конь лазутчика. На этих конях подъезжали они к царскому шатру, скользили с их непокрытых спин и отсылали неприметным движением руки.

Стража беспрепятственно пропускала их к шатру - и у самого входа они, казалось, исчезали: был лазутчик - и нет лазутчика, полог шатра не колыхнулся; а потом так же ниоткуда появлялись, подносили к губам маленькие серебряные свистки, на неслышный зов которых немедленно прибегали их спокойные кони с мудрыми глазами.

Змеиный точный бросок - и всадник уносился прочь, не задерживаясь для отдыха и еды.

Со всего огромного пространства впереди и по бокам войска лазутчики приносили царю известия. Те, что уехали дальше расстояния дневного пути, обменивались с остальными только лазутчикам ведомыми знаками. И все они сообщали сегодня царю: ничто не препятствует продвижению войска, ничто не мешает идти вдоль реки, путь свободен.

После лазутчиков царь принимал доклады военачальников о том, что кони и люди накормлены и устроены на ночлег как подобает.

Лишь после этого он утолил свой голод жареным мясом, лепешками, фулом и чашкой мурра.

Раскинувшись на скромном походном ложе, царь был готов предаться сну, с тем чтобы рано утром вести войско вперед.

Песня, раздавшаяся неподалеку, зацепилась за краешек сознания и удержала его на кромке бодрствования.

Часто дрожал напряженный и страстный звон дарны, и высокий голос привольно парил над ним, и затейливо вился, и падал, и взлетал, замирая у самого неба...

Настигла меня любовь,

и поселилась страсть

меж ребер моих.

Вдали от тебя пью воду

будто песок глотаю.

Скрыться бы от души,

чтоб избежать той муки,

которую она терпит...

Сон исчез, как не бывало. Кто-то, видно очень молодой, первый раз в походе, на весь лагерь заливался о любви. Негоже это, другие песни пристали воину накануне битвы. Всему войску может это повредить в глазах Судьбы. Послать стражника умерить пыл юнца?

Посмотреть, кто в войске самый влюбленный, да заодно и размять ноги после целого дня в седле вышел царь из шатра. Отстраняюще вскинул руку стражники, дернувшись было следом, откачнулись назад. Что может грозить царю среди преданного войска? Если в тени шатров, как тень и тень тени, неразличимо струится плащ Шагаты...

Подойдя к костру, царь увидел белый платок над безбородым лицом, яркие глаза младшего сына, проворные пальцы на длинном грифе. Под запрокинутым подбородком дрожало напряженное горло.

Остальные царевичи, включая и наследника Лакхаараа, слушали, как истинные ценители, с закрытыми глазами.

Это все они умеют, мальчишки, качать головами и прищелкивать пальцами, когда под звон дарны один из них пустится перечислять обильные прелести возлюбленной.

Да видел ли он ее хоть раз без покрывала?

Эртхиа - не видел. В этом царь был убежден. Но отметил себе: вернемся из похода - пора женить. И отселить царевича.

Царь с насмешливым любопытством прислушивался к песне. Чем таким мог околдовать Эртхиа старших братьев, у которых в домах ночные половины отнюдь не пустуют?

Младший царевич теперь тихо, бархатно выпевал:

...скорлупы ступней не раздавит,

идет, как по стеклам битым,

наверно, перейдет и реку,

туфелек не замочив...

Ложь, подумал царь, ни одна из тех, что носят покрывало, не обладает такой походкой. И ни один.

Лишь Акамие танцует, не примяв ворсинок ковра.

Лишь Акамие.

Холодом и жаром вмиг обожгло царя. Один в степи, с двумя только дюжинами стражников - легкая добыча! Тот, кого предпочел бы убить собственной рукой.

Как бичем обожженные, повскакивали царевичи. Эртхиа замешкался, пряча в темноте за спиной дарну, с суеверным ужасом глядя в искаженное лицо царя. На младшего и обрушился отцовский гнев.

Стиснув каменными пальцами плечи царевича, повелитель яростным шепотом велел ему седлать коня и мчаться назад. Где-то в степи отстала крытая белым войлоком и коврами повозка - найти и пригнать ее в лагерь! Немедля!

- Волы не побегут! - осмелился возразить Эртхиа, дивясь странному приказу.

- Так привези того, что в покрывале. Хоть поперек седла! - взрычал царь, хватаясь за кинжал. Левая рука еще сильнее сдавила плечо царевича.

- Что стоишь? Ну!

Эртхиа отпущенной веревкой опал к ногам отца, коснувшись лбом его сапог - и отпрыгнул в темноту. На его месте тут же оказался Лакхаараа, прижал щеку к носку сапога, выкрикнул: