Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Что надо совершить, чтобы они поминали его добром? Патриарх уже не думал об анафемах и отмщении. Всевышний подтвердил его правоту, возвратив ему патриарший престол. — вот это было действительно важно. Правда, он получил его из рук конюха, но пути господни неисповедимы... Слезы, крупные и мутные старческие слезы, катились по морщинистым щекам, но, лишь когда они заскользили по белой бороде и в них отразился отблеск дня, люди их заметили. Сначала слезы Игнатия многих смутили, но вскоре смущение перешло в прерывистые рыдания. Первыми заплакали женщины. Материнское чутье подсказало нм, что и эта надежда — самообман... А может, женщины плакали о себе, о собственных загубленных годах... И до сих пор Игнатий не понял истинной причины того плача. Он шел среди людей с высоко поднятой седовласой головой, и его слезы сверкали, как капли дождя. Плачем ознаменовалась встреча патриарха, и всему его правлению суждено было пройти под знаком сомнений и душевных тревог.

...Игнатий чувствовал себя в долгу перед римской церковью. Папа Николай оказал ему доверие и помощь, и теперь патриарх стоит на страшном перепутье: усугублять ли распрю или найти руку, которая сумеет связать разорванную нить отношений между двумя святыми престолами? Но мысль, что новый папа не сделал ничего для его второго восшествия, сдерживала Игнатия. Трудно было бы ему, если б не умер Николай... Игнатий не раз писал святому апостолику, что все свои надежды связывает с ним и его одного признает судьей...

В первоначальной неразберихе патриарх, недолго думая, случайно выбрал своим, посланцем в Рим Аргириса. Он помнил его как человека учтивого, не вмешивающегося в церковные и государственные дела. Лишь когда Аргирис уехал, Игнатий узнал кое-что о его поведении во время правления Фотия, но отзывать было поздно. Что с ним, что без него — ведь пропасть между двумя церквами создал болгарский вопрос.

Если Игнатий откажется от идеи религиозного подчинения Болгарии Константинополю, он потеряет уважение духовенства, в том числе и своих сторонников... Борис выгнал византийских священнослужителей из своих земель, но надежда на возвращение все еще жила и подкрепляла их. Игнатий не представлял себе, что может сделать Аргирис в Риме для залечивания этой глубокой раны. И потому он почти не искал его. Он оставил его там жариться на медленном огне. За время своего властвования Фотий так расширил деятельность церкви, что старый Игнатий с трудом мог обозреть ее. Когда ему сообщили о миссии в Моравии, он долго-долго стоял, запрокинув голову и опершись руками на набалдашник посоха, и синкелл подумал, уж не случилось ли с ним чего-нибудь.

Патриарх заговорил медленно, запинаясь, будто устав от изнурительной поездки. Он не знал, как относиться к братьям — как к врагам или как к друзьям... Плохого они ему ничего не сделали, но не сделали и ничего хорошего. Они держались в стороне от распри, были вне его поля зрения, и сейчас их пути-дороги почти не интересовали Игнатия. Если он упустил Болгарское княжество, то Моравское, пожалуй, мог бы удержать. Однако из-за Болгарского люди могут его возненавидеть, а из-за Моравского лишь пожмут неопределенно плечами: оно находилось очень далеко и не возбуждало всеобщего интереса. А пока оба брата были отнесены к тем, кто не мог ожидать от него ни добра, ни зла. Пусть выкручиваются, как знают, а если сделают что-нибудь полезное для его церкви. Игнатий не замедлит их приголубить.

Узнав о шумной встрече Константина и Мефодия в Риме, он снова задумался о них: в лучшем случае они могли бы стать его союзниками, необходимыми союзниками, которые принесли бы пользу обеим церквам. В чем конкретно выразится польза, Игнатий определенно сказать не мог, однако врожденное чутье подсказывало, что пока не следует отказываться от их дела.

Фотия увели из патриаршего дворца внезапно, и он даже не успел прибрать многие свои книги и рукописи. Какой-то слуга пришел ваять их, но Игнатий был занят и не разрешил.

Игнатий, оставшись наедине с собой, часто заглядывал в рукописи врага и невольно удивлялся мыслям Фотия. Его противник был очень умен, это был философ, отличавшимся большей широтой мышления, чем он, и притом мышления неканонического. Светское начало преобладало даже в религиозных трудах. И в послании болгарскому князю Михаилу божественное осталось на заднем плане. Например, вот это место. Патриарх поправил замятые края пергамента и прочитал:

«Не делай ничего противузаконного даже в угоду друзьям своим. Ибо, если ты прав, они все же скорее возненавидят тебя за попрание закона, чем возлюбят за угодничанье перед ними. Если они подлые люди, ты причинишь себе двойной ущерб, ибо сделаешь им добро и заслужишь ненависть добрых людей. Кроме того, большое безумие — заменить временное личное удовольствие вечным и всеобщим порицанием».

Умно, но со сколькими сложностями, как книжно сказано. Игнатий разговаривает с людьми просто, с примерами, так что всякий понимает его, а не так вот:

«Благодеяния откладываемые и отсрочиваемые стареют, увядают и теряют свою красоту. Потому что как только они утратят украшающее их усердие, которое и является причиной большого и яркого удовольствия, то уже не приносят больше своевременной радости».

Сколько книжного в этой верной, глубокой мысли!.. И если человек столь учен, как Фотий, не может быть, чтобы он забыл землю, по которой ходит, и людей, о которых думает. Игнатий многое постиг в жизни, жаль только, время упущено и силы убывают, как вода в колодце на пустынной полоске земли... Легко давать советы, но трудно самому исполнять их. Из того, что его глубокомудрый предшественник написал болгарскому князю, сам он не исполнял и сотой части. Особенно в отношении обмана. Патриарх нагнулся над рукописью, чтобы рассмотреть получше, и прочел:

«Обман — всегда признание в своей слабости. Если его применить к друзьям, он превращается в большое зло и в исключительно безнравственное дело, но, если применить к врагам и недругам, которые о нем не догадываются, он будет сродни военной хитрости. Однако, если было заключено соглашение и враги его не нарушали, обман нельзя назвать ни геройством, ни доблестью. А посему не обманывай даже недругов, ежели они доверяют тебе. Ибо неприятель неприятелем, но немалые обманщики и лжецы те, кто обманывает доверившихся им людей».

Патриарх задумался. Написано-то красиво, однако когда надо было сбросить Игнатия с патриаршего престола, он поступил как приятель или неприятель? Игнатий никогда ничего плохого Фотию не сделал, а императорский асикрит донес василевсу о чем-то, из-за чего Игнатий был немедленно свергнут и заточен. И почему? Только потому, что Игнатий встал на сторону матери-императрицы Феодоры. Никогда Игнатий не сказал ни слова скверного против Фотия, и их дороги не пересекались — до того момента, когда был предан анафеме Варда... Но ведь он заклеймил кесаря, не асикрита, а асикрит оклеветал его перед Михаилом... В таком случае зачем пишет он эти назидания? Кому нужны его глубокомудрые советы, если он сам не придерживается их? Кому?!

Впрочем, стоит ли портить себе нервы? Фотий уже не мешает, его смел ветер справедливости и возмездия. Но после него осталась распря, глупая распря с римской церковью! Как он из нее выпутается?

Игнатий троекратно ударил позолоченным посохом об пол. Патриарший синкелл заглянул в приоткрытую дверь.

— Войди, я не ем людей! — сердито сказал Игнатий

Юноша с еле проступающими усиками робко вошел и чинно встал у двери. Патриарх испытующе посмотрел на него:

— Откуда родом, чадо?

— Здешний я, святой владыка...

— Кто отец?

— Патрикий Константин, святой владыка...

— А-а.., знаю его. Хороший у тебя отец. Очень рад, что он воспитал такого молодца. — Игнатий потер лоб рукой и добавил: — А где он сейчас?

Синкелл пожал плечами и что-то пробормотал.

— Что-что? — Игнатий наклонил голову в его сторону. — Громче, сынок, не слышу... Где?

Вдруг лицо старика потемнело.

— Как? Его.., тоже?

— Да, святой владыка...

Игнатий хотел было спросить: за что? Но его ленивый ум на сей раз поспешил и вовремя остановил вопрос. Кто мог объяснять, почему убивали знатных людей? Их убивали — и все. Вот сын патрикия Константина стоит перед ним и вряд ли может ответить на этот вопрос... Хорошо, что не спросил... Мучаясь старческой бессонницей. Игнатий часто встречал рассвет с открытыми глазами и, уставившись в потолок, думал о многих нужных и ненужных вещах Каждая мысль приходила к нему, словно живой человек, он долго беседовал с ней и оценивал ее со всех сторон. Особенно настойчивой была мысль о том, чтобы написать новому василевсу, конюху Василию, и просить его прекратить репрессии. Она неотступно преследовала его, но улетала, словно испуганная птица, как только он уда-ряд посохом об пол, чтобы позвать синкелла. Нет, патриарх достаточно томился на морском острове и не хочет туда возвращаться. Если он может что-либо сделать для людей, он осуществит это легче тут, среди людей.