Уничтожить - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
По дороге домой Поль зашел во “ФНАК-Берси-Виллаж” на Кур-Сент-Эмильон и тут же увидел книгу Филиппа Лансона. В разделе “Духовный поиск” карманной серии он выбрал “Смерть, ворота в жизнь”[53] Элизабет Кюблер-Росс, довольно спорное название на первый взгляд, скорее уж наоборот, подумал он. Немного помедлив, он взял еще “Смерть – новое солнце”, тоже на редкость дебильное утверждение, но оно что-то ему напомнило, он не понял, что именно. И под конец купил еще книжицу некоего Давида Серван-Шрейбера, судя по всему, сборник психологических советов для больных раком. Не самая лучшая идея, сразу понял он: глубоко проникнувшись принципами позитивного мышления, автор призывал баловать себя по мере возможности, не пренебрегая, в частности, дружескими посиделками с шутками и прибаутками за бокалом доброго местного вина, употребляя его в умеренном количестве, он даже дошел до восхваления анекдотов про бельгийцев; от всего этого хотелось только лечь и умереть, особенно от шуток и прибауток; на самом деле оды местным винам и прибауткам тоже уже давно лезли у него из ушей – одним словом, это сочинение точно не для него. Элизабет Кюблер-Росс оказалась немногим лучше, его совершенно не убедила ее теория пяти стадий горя. Первые две стадии, отрицание и гнев, он, видимо, просто-напросто проскочил; третья – торг – в общем, тоже его почти не затронула, что касается последней – приятия, то она показалась ему какой-то насмешкой, и лишь четвертая стадия – депрессия – имела, на его взгляд, отношение к действительности; не теория, а сплошное очковтирательство, “Смерти, ворот в жизнь” ему хватило ненадолго. Открыв “Смерть – новое солнце”, он вдруг сообразил, что ему напомнило это название: дурацкое сравнение Ларошфуко, утверждавшего, что ни на то ни на другое нельзя посмотреть в упор, в случае солнца это откровенное вранье, в чем можно убеждаться каждое утро и довольно часто на закате. Несмотря на кретинское название, вторая книга оказалась гораздо интереснее первой: швейцарская психологиня была первопроходцем в описании околосмертных переживаний, near death experience, он смутно помнил, что о них шла речь в одной американской романтической комедии, впрочем, это все, что он из нее запомнил. Он тут же вернулся в книжный, купил произведение очередного первооткрывателя, Рэймонда Моуди, и сразу зачитался, книга уж точно намного интереснее того фильма. Все начинается с декорпорации, человек покидает свое физическое тело и зависает в воздухе в нескольких метрах от него, в больничной палате или поблизости от разбитого автомобиля. Потом раздается пронзительный звонок, вроде того, что в школе возвещает о конце перемены, и его всасывает в темный туннель, по которому он проносится с головокружительной скоростью. Затем туннель выбрасывает его куда-то в новое пространство, неизвестное и какое-то абстрактное. В некоторых случаях вся жизнь прокручивается перед его взором заново, чередой нескольких сотен мгновенных изображений. Затем появляются светящиеся существа. Родные и близкие новоприбывшего, умершие раньше него, собираются вместе, чтобы объяснить ему, как будут происходить следующие этапы; он узнаёт их всех, бабушек, дедушек и старших друзей, узнаёт каждого по отдельности. Наконец, на заключительной стадии, он воспринимает первозданный свет, согласившийся временно принять зримую форму, и понимает, что свет всегда пребудет с ним, но пока что дает возможность родственникам указать ему путь.
Эти свидетельства были прекрасны и убедительны, тем более что исходили от простых людей с ограниченным словарным запасом, они явно не смогли бы выдумать такие истории. Внетелесный опыт, безусловно, был самым критическим; Полю казалось, что нельзя даже вообразить себе жизнь вне физического тела, это немыслимо, считал он; но именно о ней люди и вспоминали, когда пробуждались, и в их воспоминаниях – в отличие от тех, других, полных гармонии и света, о продолжении пути, – ничего особо приятного не содержалось, но и неприятного, впрочем, тоже, в большинстве своем люди испытывали лишь относительное безразличие к своему физическому телу, хотя иногда у них возникало желание вернуться в него, просто потому что они к нему привыкли, но надо всеми их чувствами довлела глубочайшая неуверенность, о чем, в частности, рассказала кассирша из “Волмарта”: “Я подумала, что, наверное, умерла, но меня тревожил не столько сам факт моей смерти, сколько непонимание, куда я должна теперь идти. Я все время повторяла про себя: «Что ж мне теперь делать? Куда идти?» и еще: «Боже мой, вот я и умерла! Поверить не могу!» В конце концов я решила подождать, пока уляжется суета и унесут мое тело, а затем уже подумать, куда податься”. Как же трогательно она ожидала дальнейших инструкций, при жизни она наверняка была отличной кассиршей, и тут уж точно никак нельзя было заподозрить, что ее история всего лишь следствие повышенной секреции эндорфинов, в ней не содержалось ничего экстатического, она просто звучала ужасно странно; во всяком случае, именно такие моменты положили начало – и это касается всех возвращенцев – радикальному пересмотру их концепции жизни. Если бы он сам пережил подобный опыт, подумал Поль, то наверняка с легкостью принял бы смерть. Тот простой факт, что можно вспомнить собственную смерть и само состояние смерти, принес бы человечеству величайшее утешение, такой вывод напрашивался после прочтения свидетельств тех, кто выжил после клинической смерти. Например, фермера из Аризоны: “Я ощущал только приятное тепло и огромное счастье, какого я никогда раньше не испытывал. Я помню, что подумал: я, видимо, умер”. Или рабочего-металлурга из Коннектикута: “Я совершенно ничего не чувствовал, кроме, пожалуй, умиротворения, покоя, благодати, безмятежности. Мне казалось, что все мои неприятности позади, и я сказал себе: как тут хорошо и спокойно, у меня больше нигде ничего не болит”. Их рассказы, как правило незамысловатые и конкретные, вдруг приобретали возвышенное звучание, когда они пытались описать первозданный свет. Если бы Полю посчастливилось пережить такой опыт, он, несомненно, ожидал бы смерти без малейшего страха; но этого не случилось, так что смерть по-прежнему представлялась ему абсолютным разрушением, пугающим погружением в небытие. Никакое описание, каким бы волнующим оно ни было, не могло, судя по всему, заменить пережитый опыт. Однако он читал запоем всю вторую половину дня и вдруг подумал, что если Прюданс наткнется на эту книгу, то неминуемо решит, что он готовится к смерти; придется спрятать ее в кабинете и читать
