Полное собрание сочинений. Том 85 - Толстой Л.Н.

Л. Т.

Полностью печатается впервые. Отрывок, с значительными искажениями, был напечатан в СК, вып. II, стр. 101—102, под заглавием «Правда». На подлиннике рукой Черткова помечено только: «Я. П.». Как по архивному номеру, так и по содержанию письма, отвечающего на письмо Черткова от 5—6 мая 1886 г., можно с уверенностью заключить, что оно относится к маю 1886 г., точная же дата его устанавливается словами письма: «завтра, 11-го».

В упомянутом письме Черткова, от 5—6 мая, из Лизиновки, он говорит (цитируем с значительными сокращениями): «Давно я вам не писал, дорогой Л. H., а наше свидание в Москве было такое мимолетное. Все эти дни здесь я был занят Ростовцевым и экзаменами в нашей и трех соседних школах... В особенности меня интересует возможное применение начала не насилия, и очень отрадно видеть, как некоторые учителя начинают в виде опыта, без надежды на успех, и понемногу к своему удивлению убеждаются в том, что можно и хорошо обходиться без принуждения и наказаний. А каждый шаг в этом направлении ведь дорог, даже и тогда, когда производится он в обстановке неправильного и внешне организованного школьного дела. — Вчера приехали, здесь переночевали и сегодня уехали к Н. Д. Кившенко Анна Константиновна [Дитерихс] и Озмидова. Они рассказывали про свое свидание с вами в Ясной... Рассказали мне Анна Константиновна и Ольга Николаевна про разговор с вами, вызванный вопросом Павла Ивановича о том, хорошо ли прибегать к неправде из любви к человеку. Как ни хотелось бы мне во всем быть с вами согласным, но не нахожу возможным в этом с вами согласиться. И я как-то чувствую, что вы в этом согласитесь со мною. Мне кажется, что вопрос этот гораздо глубже забирает, чем кажется, когда разбираешь отдельные частные случаи. И притом уверяю вас, что я вовсе не смотрю на него со стороны чистоты своей совести, или с узко-пуританской точки зрения. Я даже думаю, что о нем не стоило бы вовсе говорить, если вопрос ставится так — хорошо или дурно поступил человек, солгав ради спасения ближнего напр. от смерти... Действуя под влиянием сильного чувства человек часто становится невменяем по отношению к своим приемам. Если человек рассердится так, что потеряет рассудок и в минуту исступления убьет человека, то он виноват не в том, что убил, это он сделал в состоянии невменяемости, а в том, что допустил себя до такого состояния гнева. Точно так же, если под влиянием порыва любви и жалости человек сказал неправду, то он не виноват в том, что сказал неправду, он был в состоянии невменяемости, он был не виноват, а прав в том, что им овладел этот порыв сострадания, любви. Но совсем другое дело, если в минуту полного душевного равновесия мы в принципе признаем, что в простых случаях должно солгать и что можно это сделать, не нарушая правды божьей. Для этого приходится признать, что есть добро высшего разряда, есть низшего, и что следует нарушать низший разряд добра, когда хочешь исполнить высший. А единственным мерилом для такой классификации является наше соображение о том, чтò поведет к лучшим результатам, а этого мы никогда не можем вперед определить. Хорошо, если вы на этом остановитесь и не будете выводить дальнейших, неизбежных выводов из такого допущения, но ведь другой пойдет дальше. Явится у него потребность последовательности, явятся в его уме (именно в уме, потому что я говорю о признании принципа) другие случаи совершенно аналогичные, но более сомнительные; и если он не решится признать, что ложь всегда зло, то он неизбежно будет доведен до того, что цель оправдывает средства, и будет подкошено самое основание и сила учения Христа, которое всё основано на средствах, а не на достижении определенной цели... То, что я говорю, не есть отвлеченная, холодная, головная теория. Напротив того, на каждом шагу приходится сталкиваться с тем или другим видом лжи, допускаемой ради того, в чем предполагают выгоду божьего дела. Да неужели же добро и правда сами по себе не могут за себя постоять всегда, во всех случаях, неужели для их торжества бывает необходимо, желательно прибегнуть к обману, к искажению самой истины, к введению людей в заблуждение? Я этого признать не могу... ибо чувствую, что еслиб я это сделал, то неизбежно принужден был бы признать всё, что вытекает дальше. Тогда уже без всякого сомнения одного человека следует убить ради спасения десятков тысяч. Уж одно то, что ложь для спасения своей собственной жизни в принципе гораздо труднее допустить, уже одно это указывает на то, что нельзя в принципе признать правоту лжи для спасения ближнего, которого мы должны любить, как самого себя. Фрей, например, говорит: «Христос говорит: люби ближнего, как самого себя; а мы говорим — люби ближнего больше самого себя». И он думает, что этим он поднимает выше Христа. Между тем эти слова или вовсе не имеют смысла, или же имеют смысл самый ложный, пагубный. Как Свешникова мне объяснила, что есть случаи, когда должно поступиться своею совестью. И они думают, что здесь вопрос о какой-то аристократической собственной, личной чистоте. Но это вовсе не так — какая там чистота, когда ежедневно, ежечасно думаешь и делаешь вещи без всякого сравнения хуже, чем это! Здесь всё исчерпывается словами Христа, сказанными в ответ на самый существенный вопрос, который только можно сделать, и, по мне, разрешающими этот вопрос по существу так глубоко и полно, как невозможно лучше: Люби Бога всем существом своим, всею душою, и ближнего, как самого себя. И это одно и то же, и одно другому никак не может противоречить, несмотря на кажущиеся противоречия в частных случаях, где мы увлечены каким-нибудь сильным чувством. Чтò я в себе люблю больше всего, чтò ставлю выше всего, за чтò желал бы быть готовым всякую минуту умереть? Свое сознание вечной божьей правды, истины — бог. Почему? Потому что я знаю, что это жизнь вечная, всё обобщающая, что в этом мы все едино. Зачем же я отрекусь от этого сознательно, хладнокровно, когда вопрос коснется временной жизни, личной, одного человека? Если я сделаю это в минуту увлечения, невменяемости, то... могут просмотреть это пятнышко. Но имею ли я право выставлять это, как положительное добро?» — Не окончив письма 5 мая, Чертков на следующий день продолжает : «Вчера вечером я заговорил с вами по поводу «лжи во спасение», как называет это православная церковь... Если вы будете со мною не согласны, то я в свободное время постараюсь формулировать обстоятельнее то, что чувствую и думаю по этому поводу, потому что вопрос этот у меня очень близко к сердцу... В учении Христа мы постоянно имеем перед собою ясное, определенное указание пути, и сколько бы мы ни спотыкались и ни падали бы, мы всегда можем опять встать на ноги и продолжать по этому пути. Но важно, чтобы самый путь не затемнялся, нигде не становился бы для нас сомнительным, запутанным. Теперь скажу вам, какие случаи практические представились мне в течение этих последних дней, в которых бы пришлось совсем сойти с прямой дороги, если признать правду маленькой лжи: Озмидова пишет о древних христианах. Отец ее утверждает, что они напрасно подвергались казням за то, что не хотели отречься словесно от Христа. Он говорит, что по поводу слов не стоит и не следует подвергать себя лишению жизни. Ошибочность такого взгляда для меня очевидна. Примените его к окружающим нас теперь обстоятельствам, и при первом столкновении, грозящем серьезным стеснением, каждый из нас будет отрекаться на словах от того, во что он верит. Жить и говорить правду мы будем исподтишка. В таком случае и молодой Сютаев, и Залюбовский заблуждаются, отказываясь от внешнего признания, от исповедания войны... Подобный же случай недавно возник среди соседних крестьян, о которых я вам говорил, что их преследуют за веру в Евангелие. Для устранения неприятностей, весьма и весьма для них существенных, они прибегали к обману, к введению своих врагов в заблуждение. Они сами чувствуют, что это нехорошо, у них являются сомнения. Неужели следует стараться заглушать в них эти сомнения, научая их тому, что бывает добро разных степеней и что соображение о более важной пользе покрывает отступление от правды в мелких случаях». В заключении письма Чертков говорит: «12-го мы думаем выехать отсюда. Мне очень хотелось бы заехать к вам в Ясную и, если можно, с молодым Спенглером, который кончил свою школу и собирается работать с крестьянами летом. Но сейчас здесь нет никаких полевых работ, и он очень хотел бы воспользоваться этим, чтобы еще раз повидаться с вами и познакомиться с Файнерманом...»

1 Слова: и стоит даже выше заповедей 5-ти вписаны поверх строки.

2 Непременное условие.

3 О Ф. Э. Спенглере см. прим. 4 к п. № 4 от 17 февраля 1884 г. Приехал ли он вместе с Чертковым в Ясную поляну в мае 1886 г., установить не удалось.

* 110.

1886 г. Мая 27—28. Я. П.

Получилъ ваше письмо, милый другъ, и очень радъ былъ ему. Мое — пожалуй не застанетъ васъ въ П[етер]б[ур]гѣ. Мы живемъ хорошо. Продолжаю понемногу работать — больше теперь руками, чѣмъ головой, такъ какъ больше тянетъ къ этой работѣ. Кромѣ того много гостей. Былъ Озмидовъ, Грибовскій, Мар[ья] А[лександровна] Шмитъ и Сосновскій1 и теперь тутъ. Озмидову я былъ очень радъ. И мнѣ очень хорошо б[ыло] съ нимъ. Я радъ тоже тому, что въ моихъ домашнихъ разрушилось предубѣжденіе къ нему. Грибовскій очень молодъ. Это главное, что надо помнить о немъ, и еще то, что первое пробужденіе его душевной дѣятельности было революціонное — такъ называемое научное. Какая это страшная чума! Тоже и еще въ гораздо большей степени съ Сосновскимъ. Мы часто обманываемся тѣмъ, что, встрѣчаясь съ революціонерами, думаемъ, что мы стоимъ близко рядомъ. Нѣтъ государства — нѣтъ государства, нѣтъ собственности — нѣтъ собств[енности], нѣтъ неравенства — нѣтъ неравенства и мн. др. Кажется, все одно и тоже. Но не только есть большая разница, но нѣтъ болѣе далекихъ отъ насъ людей. Для христіанина нѣтъ государства, а для нихъ нужно уничтожить государство; для хр[истіанина] нѣтъ собственности, а они уничтожаютъ собст[венность]. Для христіанина всѣ равны; а они хотятъ уничтожить неравенство. Это какъ разъ два конца несомкнутого кольца. Концы рядомъ, но болѣе отдалены другъ отъ друга, чѣмъ всѣ остальныя части кольца. Надо обойти все кольцо для того, чтобы соединить то, что на концахъ.