Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман

Со смерти Ленина в истории режима обозначился постепенный переход от одной фазы к другой: от монопартийной диктатуры к монопартийной тирании, от Ленина к Сталину. Однако это была смена вождей, как психологических типов, но не смена идей. Весь Сталин в эмбрионе был в самом Ленине. Все основополагающие компоненты будущей сталинской тирании были выработаны Лениным. Другой вопрос, стал бы сам Ленин Сталиным, если бы он жил дольше и имел бы дело с такими же опасными оппозициями в ЦК и с не менее опасным сопротивлением крестьянства коллективизации, с какими пришлось бороться Сталину. В принципе на этот вопрос надо ответить безусловным «да», но масштабы, методы и формы могли быть иными. Тем не менее, без Ленина Сталина вообще бы не было. Поэтому нелогично и нелепо поступали наследники Сталина, когда они осуждали Сталина, апеллируя к Ленину. Тут вполне уместна одна аналогия: если в возможной будущей войне человечество погибнет из-за применения термоядерного оружия, то кто же несет ответственность — ученые, которые это чудовищное оружие изобрели, или правители, которые его применили? Ленинизм и явился в руках Сталина тем страшным оружием, пользуясь которым он три десятилетия тиранил страну, устраивал инквизиции и создал мировую коммунистическую систему. Обо всем этом у нас будет речь впереди. Вернемся к подведению итогов жизни и деяний Ленина.

Из всех характеристик, которые дали Ленину в первые дни и месяцы его смерти, две характеристики выдержали историческую проверку. Одна из них принадлежит преемнику Ленина — Сталину, другая — врагу Ленина Виктору Чернову, лидеру партии социалистов-революционеров. Характеристика Сталина о Ленине — конечно, целеустремленный панегирик, характеристика Чернова — критический политико-психологический портрет. В обеих характеристиках, между строк, мы читаем: Сталин рисует Ленина таким, каким сам хочет быть, а Чернов — таким, каким может быть успешный политик, но не истинный социалист и гуманист.

Сталин: Впервые я познакомился с Лениным в 1903 г. в порядке переписки. Она оставила во мне неизгладимое впечатление и привела к убеждению, что мы имеем в лице Ленина необыкновенного человека… Мне все время казалось, что соратники Ленина — Плеханов, Мартов, Аксельрод стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин руководитель высшего типа, горный орел (Демьян Бедный заметил по поводу этого сравнения: Сталин, как абориген кавказских гор, сравнил Ленина с «горным орлом», но житель Севера, вероятно, сравнил бы его с северным сиянием. — А. А.)… Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело, — когда каждая фраза не говорит, а стреляет… Впервые я встретился с Лениным в декабре 1905 г. на конференции большевиков в Таммерфорсе. Я надеялся увидеть горного орла, великого человека, великого не только политически, но и физически, ибо Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных… Принято, что «великий человек» обычно должен запаздывать на собрания, с тем, чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления: «тсс… тише… он идет». Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение. Каково было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где-то в углу, по-простецки ведет беседу с самыми обыкновенными делегатами. Не скрою, что это показалось мне некоторым нарушением некоторых необходимых правил… Простота и скромность Ленина, стремление остаться незаметным, во всяком случае не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, — эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя… Необычная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффективных фраз, бьющих на впечатление, — все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных «парламентарских» ораторов… Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет ее в плен… Я помню, как говорили: "Логика в речах Ленина — это какие-то всесильные щупальцы, которые охватывают со всех сторон клещами и из объятия которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал"… Второй раз я встретил Ленина в 1906 г. на Стокгольмском съезде… Известно, что на этом съезде большевики остались в меньшинстве, потерпели поражение. Я впервые видел Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают… Наоборот, поражение превратило Ленина в сгусток энергии… На следующем съезде в 1907 г. в Лондоне большевики оказались победителями. Я впервые видел Ленина в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми… Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным. Ленин настойчиво внушал делегатам: "первое дело не увлекаться победой и не кичиться, второе дело — закрепить победу, третье — добить противника"… Вожди партии не могут не дорожить мнением большинства своей партии… Но Ленин никогда не становился пленником большинства… Бывали моменты в истории партии, когда мнение большинства приходило в конфликт с коренными интересами пролетариата. В таких случаях, Ленин, не задумываясь, становился на сторону принципиальности против большинства партии… Он не боялся выступать в таких случаях буквально один против всех, рассчитывая на то, что "принципиальная политика есть единственно правильная политика"…

Теоретики и вожди партий, знающие историю народов, проштудировавшие историю революции от начала до конца, бывают иногда одержимы одной неприличной болезнью. Болезнь эта называется боязнью масс, неверие в творческие способности масс… возникает иногда некий аристократизм вождей… боязнь, что стихия может разбушеваться, что массы могут "поломать много лишнего"… Ленин представлял полную противоположность таким вождям… Я не знаю другого революционера, который умел бы так беспощадно бичевать самодовольных критиков "хаоса революции" и "вакханалии самочинных действий масс", как Ленин… Вера в творческие силы масс… давала ему возможность осмыслить стихию и направлять ее в русло пролетарской революции. Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений… В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидящим, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони. Недаром говорится в наших партийных кругах: "Ильич умеет плавать в волнах революции, как рыба в воде". Отсюда "поразительная" ясность тактических лозунгов и "головокружительная" смелость революционных замыслов Ленина… Гениальная прозорливость, способность быстро схватывать и разгадывать внутренний смысл надвигающихся событий — это то самое свойство Ленина, которое помогало ему намечать правильную стратегию и ясную линию поведения на поворотах революционного движения (Сталин, Соч., т. 6, стр. 52–64, О Ленине, речь 28 января 1924 г.).

15 марта 1924 года, через неполных два месяца после смерти Ленина, лидер партии эсеров Виктор Чернов напечатал в солидном американском журнале «Иностранные дела» статью о Ленине. Хотя Чернов был противником Ленина, но в годы первой мировой войны их позиции так сблизились, что они вместе, как русские социалисты-интернационалисты, участвовали на знаменитой Циммервальдской конференции 1915 года, но еще и до войны, оба будучи непримиримыми врагами царизма, вступали во временные контакты. После революции Чернов входил в состав первого коалиционного правительства (ушел в отставку после июльских дней). Был председателем Всероссийского Учредительного собрания, в котором его партия имела абсолютное большинство. Характеристика Ленина, данная Черновым, несмотря на определенную дозу субъективизма, как и у Сталина, — документ большой исторической ценности.