Сердце вне игры - Никки Лоусон

папа? — едва могу различить призрак своего отражения в оконном стекле и, пока говорю, смотрю на эту едва различимую версию себя. — А как насчет того, что люди говорят обо мне?

— Ну, без обид, сынок, но то, что они говорят, это не то, чего ты никогда раньше не слышал, верно? Люди ожидают, что такие мужчины, как ты, будут делать подобные вещи, иметь любовниц, которые в итоге забеременеют. Я не пытаюсь показаться грубым, но ты должен знать, что такого рода вещи просто… это не влияет на тебя таким же образом.

— Как будто тебе не плевать на то, как это влияет или не влияет на меня, — огрызаюсь я.

— После всего этого с твоей карьерой все будет в порядке, — обещает он, как будто это то, о чем я беспокоюсь. — Это то, что я пытаюсь сказать. В твоей работе плохая репутация — это почти преимущество, а не обязанность, как для Брента. Не волнуйся. Ты не будешь зависеть от этой женщины в финансовом отношении. Мы с твоей матерью договорились с ней. Просто продолжай рассказывать о том, что ты отец, а мы позаботимся обо всем остальном.

Я сжимаю телефон сильнее, костяшки пальцев болят от напряжения. Я ненавижу отца за то, что он сделал это, за то, что заставил перенять эти обвинения только для того, чтобы защитить своего золотого мальчика, Брента.

Но все карты по-прежнему у него в руках, и он это знает, поэтому мне придется действовать осторожно, как бы трудно это ни было.

— Тебе лучше выполнить свою часть сделки, — говорю я ему резким голосом.

— Я выполню, — он делает паузу, затем добавляет: — И спасибо тебе, Ноа. Ты поступил правильно по отношению к своей семье…

— Пошел ты, папа.

Я перебил его, отдернув телефон от уха и завершив разговор. Отбросив телефон, я опускаюсь на диван и упираюсь локтями в колени, плечи опускаются, а голова свешивается. Моя грудь настолько напряжена, что каждый удар сердца причиняет боль, и мне трудно дышать.

Мне никогда не хотелось говорить с отцом, поэтому, когда понял, что ответил на его звонок вчера вечером, не проверив, кто это, я сразу же пожалел об этом.

Я до сих пор жалею об этом.

Потому что этот единственный телефонный звонок разрушил всю мою жизнь.

Глава 46

Марго

Хизер должно быть сказала что-то нашим родителям после того, как я рассказала ей, что произошло, потому что в ночь после моего расставания с Ноа они звонят и спрашивают, не хочу ли я приехать в Боулдер и провести некоторое время дома.

Сначала я говорю им, что все в порядке, что просто нужно побыть одной, но чем дольше сижу в квартире, рассматривая все то, что Ноа прислал, пока я болела, и вспоминая последний разговор, который у нас был далее возле его здания снова и снова, тем больше понимаю, что на самом деле мне сейчас не следует оставаться одной.

Поэтому завожу машину и направляюсь к ним, а вскоре после прибытия засыпаю в своей старой спальне, в которой уже нет тренажеров.

К счастью, я сплю как убитая, а когда просыпаюсь утром, большинство симптомов простуды исчезли.

Единственная проблема в том, что на смену им пришли симптомы сердечной боли, о которых я до сих пор не знала, и они намного хуже. У меня горят глаза от плача, а кожа на щеках сухая и красная. Похоже, будто я жарилась на солнце, хотя на самом деле пряталась под одеялом, где солнечный свет никак не мог до меня добраться, более двенадцати часов. Вдобавок ко всему, моя голова словно раскололась, а в висках стучит головная боль.

Как бы ни старалась, мне не удается выбросить из головы образ Ноа с другой женщиной, и я думаю, что это действительно начинает перенастраивать мозг.

Я настолько запуталась, что, когда дверь в спальню моего детства открывается днем, открываю глаза и почему-то ожидаю увидеть Ноа, входящего в комнату. Но это не он. Это моя сестра, за ней следует Эйприл. Мне принесли жареный сэндвич с сыром, и, хотя я не так уж и голодна, должна признаться, пахнет он довольно приятно.

Хизер ставит тарелку на прикроватный столик, затем садится на край кровати.

— Привет, соня. Мама сказала, что ты весь день лежала в постели.

Я киваю.

— Я просто очень устала.

Она сочувственно улыбается, и я чувствую, как по мне ползет вес четырехлетнего ребенка, когда Эйприл забирается на кровать и сворачивается калачиком в моих руках. Я вдыхаю запах ее волос и целую в макушку.

— Привет, обезьянка, — шепчу я.

— Привет, тетя Марго. Мама говорит, что ты заболела.

— Да, дорогая, я немного приболела. Но не волнуйся обо мне, со мной все будет в порядке.

Говоря это, я смотрю на Хизер, которая от беспокойства кусает губу. Она может сказать, что я в плохой форме, и, хотя ребенку легко сделать смелое лицо, гораздо труднее убедить взрослого, что все в порядке. Особенно, когда этот взрослый человек — тот, с кем вы выросли, и который, возможно, знает вас лучше, чем кто-либо другой на планете.

— Ты собираешься съесть свой жареный сырный сэндвич? — спрашивает Эйприл. — Я помогла маме сделать его для тебя.

— Что ж, в таком случае мне придется попробовать.

Я немного приподнимаюсь на кровати, и Эйприл передвигается так, что ее голова лежит у меня на коленях. Я хватаю тарелку и откусываю небольшой кусочек, и от этого липкого, сырного вкуса мне становится немного лучше.

— Так как у тебя дела? — бормочет Хизер, задавая вопрос так, будто на самом деле она не хочет слышать на него ответ.

Я не могу ее винить. Если отвечу ей честно, это прозвучит очень драматично и, вероятно, заставит ее волноваться еще больше, чего я не хочу делать. С другой стороны, не думаю, что у меня хватит сил лгать о том, что происходит внутри меня, поэтому просто вздыхаю и откусываю еще кусочек бутерброда, чтобы дать себе немного времени, прежде