Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Все они – возчики, извозчики и бурлаки, землекопы и «носаки», «катали» и «крючники» – тоже ведь были рабочие. Огромная армия рабочих. Их почему-то не учитывали наши историки партии, когда с пафосом рассуждали о пролетариате – застрельщике революции.

Разумеется, наемные рабочие трудились не только на пристанях и лесопилках, на зимниках и бичевниках, на постройке зданий и железных дорог, но и на предприятиях. Если старинные горные (то есть металлургические, включавшие весь цикл работ, начиная от добычи руды) заводы, стекольные, суконные и полотняные мануфактуры, работавшие в основном на армию, обслуживались приписными и посессионными крестьянами и непременными мастеровыми, а отчасти и ссыльно-каторжными, то новая хлопчатобумажная промышленность и другие отрасли легкой промышленности, а также зарождавшееся машиностроение держались трудом наемных рабочих. Бедой было то, что в стране, почти исключительно крестьянской, не существовало рынка свободной рабочей силы. Вернее, она имелась, но это были временные неквалифицированные рабочие, крестьяне-отходники, лишь в свободное время приходившие в город, так что с Петровок, когда такие рабочие уходили в деревню на сенокос, фабрики останавливались. Постоянный квалифицированный наемный мастеровой из горожан был редок: ведь мещанство и цеховые были при своем деле. Поэтому стоил такой мастеровой дорого: немногочисленный русский постоянный квалифицированный рабочий в первой половине XIX в., пока не хлынул в город поток свободных от власти помещика и от земли крестьян, был самым дорогим в Европе. Это и был зародыш будущего рабочего класса.

Как психология городских рабочих-сезонников практически не отличалась от крестьянской, так и быт и психология постоянных промышленных и транспортных рабочих не отличались от быта и психологии мещан и цеховых. Этому способствовала специфика промышленного производства. Большинство русских предприятий было небольших размеров: 15–20, 25 рабочих с огромной долей ручного труда. В таких заведениях хозяин нередко сам работал рядом с рабочими или, во всяком случае, знал каждого из них, всю их подноготную, знал и понимал их нужды, их слабости и достоинства. У такого хозяина в случае нужды можно было попросить денег вперед, а то и без отдачи, чтобы помочь семье; не вдаваясь в околичности, хозяин собственноручно мог наказать виноватого и поощрить хорошего работника; по субботам, пошабашив, они все вместе, по русскому обычаю, шли в баню, а оттуда – в питейное заведение, выпить косушку. И если рабочие были недовольны прижимистым или слишком строгим хозяином, они тут же, подвыпив, могли «поучить» его – в вину это не ставилось. На мелких предприятиях нарушения трудовой дисциплины, например прогулы, были значительно реже, чем на крупных. В. И. Ленин писал: «В мелких заведениях – например, у городских ремесленников или рабочих, – штрафов нет. Там нет полного отчуждения рабочего от хозяина, они вместе живут и работают. Хозяин и не думает вводить штрафы, потому что он сам смотрит за работой и всегда может заставить исправить, что ему не нравится» (Цит. по: 112; 273). На мелком предприятии нарушение распорядка скрыть было трудно, а наказание следовало незамедлительно, и это был не формальный штраф, а, зачастую, физическое насилие. Особенно если работы производились артельно и были сдельными: тут побить могли и товарищи.

Начавшаяся в конце XIX в. индустриализация страны положила конец этим, хотя и не без червоточинки, но патриархальным отношениям. На огромных заводах с сотнями и тысячами рабочих исчезла всякая личная связь рабочего с хозяином, да и хозяином могло быть безликое акционерное общество. Отношения здесь были анонимные, формальные или полуформальные. Рабочий теперь имел дело с администрацией завода, такими же наемными работниками, которые должны были держаться в рамках предписаний владельцев и не могли входить в детали личной жизни каждого рабочего. Здесь было легче совершить мелкую кражу, иным образом нарушить правила, а администрация была вынуждена относиться к этому формально: штрафовать или увольнять. Это взаимное отчуждение и компактное соединение огромных масс рабочих в цехах привели к выработке особой рабочей психологии, враждебной и администрации, и владельцам.

В современной социологии есть такое выражение – «группа риска». Промышленных рабочих рубежа XIX – ХХ вв. можно было бы отнести к этой группе. Технический прогресс шел значительно быстрее, чем мог к нему адаптироваться человек. Да и прогресс этот был относителен: новая техника была весьма несовершенной и представляла опасность для тех, кто пользовался ею, а если и рабочий еще к этой технике не приспособился – дело совсем плохо. Например, пока в производство прочно не вошел индивидуальный электромотор, машины и станки в цехах получали энергию от паровых машин, а то и водяных колес, передававших вращательное движение огромным, шедшим через все производственное помещение валам со свисавшими с них приводными ремнями. Рабочий-станочник, чтобы пустить в ход механизм, остановить его или изменить скорость, должен был с помощью железного рычага надеть уже вращающийся приводной ремень на шкив, на ходу перебросить его с одного шкива на другой, сбросить его. Попасть одеждой, рукой или длинными волосами между ремнем и шкивом – секундное дело, тем более что ремни эти свисали по всему цеху, возле каждого механизма. Костромской купец М. С. Чумаков описывает в дневнике за 1882 г. несчастный случай на семейной паровой мельнице, случившийся с малолетним рабочим: «Тут он пришел в себя, многих стал узнавать, называя по имени крупчатника и меня, говоря при этом, что по своей неосторожности попал: стал надевать на привод ремень, хотелось ему отточить железку для ножика. Все это он говорил при твердой памяти и даже каялся священнику, так как его приобщали святых Тайн. Тотчас же был приглашен доктор Горелин для операции ноги… Рабочий погибший… одиннадцати лет, находился при обойке мальчиком, но в то время обойка не шла» (94; 146). Итак, рабочий погиб не в том отделении предприятия, где должен был работать, и попытался самовольно воспользоваться механизмом для личного дела – изготовления ножа: двойное нарушение правил. Автор бывал свидетелем подобных случаев и в свою бытность рабочим.

Пресса того времени пестрит сообщениями о несчастных случаях на транспорте и производстве. Их обычная причина – легкомыслие, неловкость, невнимание и тривиальное разгильдяйство в виде пренебрежения правилами техники безопасности. Это наши национальные причины. В 80-х гг. XIX в. в Германии и Австрии на 100 рабочих было два случая травматизма, в России – от 7 до 14; при этом фиксировались в России только серьезные случаи, с утерей трудоспособности более чем на два дня, да и то с пропусками. По вине рабочих в Англии и Германии происходило до 20 % несчастных случаев. У нас инспекция не фиксировала виновников, но известный экономист И. И. Янжул писал, что «довольно значительная доля несчастий от машин происходит от чистки их во время хода или действия», что запрещалось правилами. При этом, от 45 до 67 % несчастных случаев приходилось на долю малолетних, как известно, отличающихся не только неопытностью, но и легкомыслием, и неосторожностью. О роли неаккуратности косвенно свидетельствует тот факт, что несчастные происшествия с мужчинами случались в 3–3,6 раза чаще, чем с женщинами, которые более аккуратны и осторожны. Наконец, в России доля летальных исходов при несчастных случаях была в 1,5 раза выше, чем на Западе (112; 262, 263).

В пекарне

Нам довелось рассказать о многообразной русской снеди и о множестве лоточников, торговавших коврижками да пряниками, маковниками да грешневиками. А ведь кто-то все это делал – не городской ли рабочий люд? Именно города и славились своими лакомствами – вяземскими коврижками, тульскими да городецкими пряниками, московскими калачами да сайками. И бесчисленные пекари да кондитеры вручную месили тысячи пудов теста и вставали за полночь к пылающим печам, чтобы утром горожанин мог откушать чаю или кофию с горячим калачом, мягкой сайкой или вкусным кренделем.

А еще кто-то ведь шил горожанам одежду и обувь, делал мебель и игрушки, дверные замки и ножи и т. д. Сегодня все это производится на фабриках – швейных, обувных, мебельных, игрушечных, металлоизделий… А тогда таких фабрик еще не существовало: легкая промышленность ограничивалась производством сукон, холста и иного текстиля. Все это производилось огромной армией кустарей, работавших отчасти по заказу, отчасти же малыми партиями, на рынок; такой кустарь производил товар для скупщика, а то и сам по старинке, отсидев в мастерской неделю, в воскресенье сам выносил свой товар на базар.

Развитое кустарное производство вело и к дифференциации самого кустаря. Портной, например, работал только верхнее платье. Скрестив босые ноги, сидел он на «катке», невысоком, но широком и массивном столе, и стежок к стежку простегивал швы, предварительно пройдясь по каждому зубом, чтобы шов был ровнее и плотнее. Современники иной раз отмечали кривые ноги и сутулость слабогрудых портных. Так оно и немудрено: учиться портновскому делу начинали с мальчиков, а всю жизнь просидев на катке – ноги калачиком, – поневоле сгорбишься и ноги согнешь. «Работа в мастерских начиналась в 5–6 часов утра, – вспоминал сын хозяина портновского заведения. – Хозяин вставал раньше всех, выходил в мастерскую и начинал будить мастеров. Проснувшись и умывшись, мастера уходили в трактир пить чай, а ученики прибирали мастерскую, чая им не полагалось…