Балканский венец - Вук Задунайский

Единственное, с чем Александру повезло в Индии, так это со жрецами и философами. Они сразу признали его живым богом. А какой-то проходимец Калана, которого по чьему-то недосмотру обозвали гимнософистом, так и вообще увязался за царем. Потом оказалось, что он поклоняется местной богине смерти, но кого в те поры это волновало?

Потом была дорога назад. Македонцы позорно ушли из Индии, оставив там обозы и раненых. А также тех, кого царь посчитал ненадежными. На переправе через Инд вода унесла все припасы. Потом была раскаленная пустыня Гедросии, где полегли остатки некогда великого воинства. Когда оставшиеся в живых добрались-таки до Кармании, одной из забытых богами персидских сатрапий, на них больно было смотреть. Это была горстка жалких оборванцев. Но несмотря на это, тут же были назначены торжества, жертвоприношения и игры по случаю никому не известной победы, где пировали целый месяц – то ли празднуя чудесное спасение, то ли убиваясь по тем, кого уже не вернуть. Трезвым Александра с этих пор не видали – он возлежал на ложе, икал и выводил руками в воздухе замысловатые загогулины, долженствующие показать его таланты великого полководца. Вино и пиво лились рекой. По ночам же вокруг сатрапского дворца разъезжала процессия, во главе коей, освещенная факелами, двигалась запряженная ишаками повозка, на которой восседал вконец упившийся Царь царей – почти голый, но в высоком парадном кидарисе – и разбрасывал повсюду золотые монеты.

Едва македонцы оправились от ран, как последовала вакханалия с бесстыдными персидскими отроками, облаченными в прозрачные одеяния танцовщиц. Для пущего веселья Александр стал казнить сатрапов и казначеев по одному каждый день. Он говорил, что за всеми не углядишь, а казни эти хотя бы держат воров в страхе. Управлять таким огромным царством по-другому не получалось. Так думал царь Азии. Попутно истреблялись все недовольные, последователи Заратуштры, бунтовщики, самозванцы и лжесатрапы.

Вавилон встретил македонцев не так, как в первый раз. Не было ни лепестков роз, ни праздничной толпы. Богатый дворец шахиншахов стоял пустой и мрачный. Наместник Гарпал, царский друг еще с Миезы, был уже оповещен о том, какая беда приключилась с Александром. Опасаясь разделить судьбу Гермолая и Каллисфена, он бежал в Грецию, прихватив с собой царскую казну. Впрочем, до Греции он так и не доехал – было объявлено, что он погиб в стычке с наемниками, позарившимися на золото, однако шепотом говорилось иное – Гарпал умер от какой-то странной болезни или от яда. Александра это не особо опечалило. Попойки, оргии и казни не прекращались ни на день. Царь задумал новый бессмысленный поход – он приказал строить корабли, много кораблей, на которых он намеревался завоевать Аравию. Плотники тут же приступили к работе, благо остовы кораблей уже были готовы, их начали делать еще при Дарии.

Гефестиону по выздоровлении присвоены были высочайшие в царстве титулы хазарапатиша, а также дарованы несметные богатства. Остальным «друзьям царя», включая Птолемея, преподнесены были в дар от царя золотые венки победителей, пространные владения и много золота. Иные после этого усланы были в дальние сатрапии. На торжествах, посвященных сему событию, насмерть упились сорок «друзей царя» и гетайров, пришедших с ним из самой Македонии, среди которых были и те, кого Птолемей знал еще по Миезе. Событие это встревожило сына Лага, особенно после странной смерти Гарпала. Не верил он, что столько опытных и умудренных жизнью воинов, к тому же не чуждых поклонению Дионису, в один и тот же день могут вдруг неожиданно умереть от вина. Про пьянство македонцев по всей Азии рассказывали небылицы, но это была ложь. В Македонии пили весьма умеренно, да и то – вино, разведенное водой. В смерти «друзей царя» крылось что-то иное.

Царство меж тем трещало по швам, как плохо сшитое платье. Македонцы уверились, что царь околдован или сошел с ума, они прибирали награбленное добро, кто сколько мог, и бежали на родину – впрочем, мало кто из них добирался до дома. Пророчество Бесса сбывалось. Местные царьки готовы были предать и отложиться в любой миг, им нельзя было доверять. Они умели либо низко кланяться, либо жестоко разить в спину, соблюдение клятв было для них пустым звуком. Поклонявшиеся Заратуштре кромсали все, что имело хоть какое-то отношение к Ариману. А сам Александр… Ему не было дела ни до чего. Он называл себя богом, рубил головы сатрапам и отдавал приказы, стиравшие с лица земли целые города и народы. Так испокон веков управлялась эта проклятая Азия, по-другому тут и быть не могло. Так правили все эти дарии, артаксерксы и киры. Так же будут править те, кто придет на их место. Птолемею не было жаль их. Но Александр, золотой мальчик, превзошедший всех в доблести, тот, к кому неизменно стремились сердца людские, – разве был он создан для этого? Неисповедим промысел богов.

Весной, исполняя давнее свое обещание, Александр-Дарий женился сразу на двух девицах – своей дочери Статире и Парисатиде, дочери прежнего персидского царя Артаксеркса. Глубину сего святотатства сложно было описать словами. В Греции за такое полагалась смерть, но здесь была не Греция. Родственницы Александра-Дария полагались и другим его друзьям: Гефестиона он женил еще на одной своей дочери Дрипете, Кратера – на племяннице Амастрине. Кроме них, Александр дал жен еще сотне своих гетайров и тысяче простых воинов. Свадебный пир грозил затмить предыдущие по количеству выпитого, а разгул должен был дойти до небес и вызвать зависть богов.

Птолемею Александр также предложил в жены какую-то родственницу Дария, но Птолемей к тому времени успел уже жениться на афинянке Таис. Хотя и принадлежавшая некогда к числу гетер, она стала хорошей женой и матерью. Вторую жену он брать отказался. Македонцы сидели на свадебном пиру, как будто это были похороны. Гефестиона мучило какое-то дурное предчувствие. Сын Лага пытался развеселить его приятной беседой, но не слишком преуспел в том. Когда-то Гефестион был ближе всех к Александру, потому и было ему больнее всех. Царь более не доверял ему своих мыслей. Шахиншахи не нуждаются в свидетелях.

Почетной гостьей восседала на пиру Сисигамбрия, мать Дария и бабка новой царицы. Старуха была бодра и приветлива – явление Александра вдохнуло в нее новую жизнь. За вином и сладостями Птолемей стал расспрашивать ее о Дарии – правда ли, что он, подобно Александру, питал страсть к хмельным напиткам? И каким он был, сей царь Азии? Она удивилась таким расспросам, но поведала немало. От нее Птолемей и узнал, что Дарий не всегда был таким, каким запомнили его все.

Когда-то будущий шахиншах был молод, красив, черноволос и полон надежд. Настоящее имя его было Кодоман. Его глубокие, как персидские ночи, глаза, доброе сердце и удачливость привлекали к нему сердца людские. Бесс и Набарзан были его первыми друзьями, а после стали и родичами. Он хотя и принадлежал к династии Ахеменидов по крови, от персидского трона был страшно далек – до него всегда было слишком много охочих из ближайших родственников шахиншаха. В тогдашней Персии из-за этого ему приходилось довольствоваться весьма скромным положением. Однако когда ему исполнилось всего двадцать, Артаксеркс Третий по прозвищу Ох сделал его сатрапом Армении. Не благодаря богатству и положению семьи – верной службой заслужил Кодоман столь высокий пост и хорошо показал себя в деле. По словам матери, все любили его и чуть ли не молились на него как на бога – настолько был он честен, силен, справедлив. Он мог то, чего не могли другие. Он был лучшим. Но потом…