Балканский венец - Вук Задунайский

Когда-то будущий шахиншах был молод, красив, черноволос и полон надежд. Настоящее имя его было Кодоман. Его глубокие, как персидские ночи, глаза, доброе сердце и удачливость привлекали к нему сердца людские. Бесс и Набарзан были его первыми друзьями, а после стали и родичами. Он хотя и принадлежал к династии Ахеменидов по крови, от персидского трона был страшно далек – до него всегда было слишком много охочих из ближайших родственников шахиншаха. В тогдашней Персии из-за этого ему приходилось довольствоваться весьма скромным положением. Однако когда ему исполнилось всего двадцать, Артаксеркс Третий по прозвищу Ох сделал его сатрапом Армении. Не благодаря богатству и положению семьи – верной службой заслужил Кодоман столь высокий пост и хорошо показал себя в деле. По словам матери, все любили его и чуть ли не молились на него как на бога – настолько был он честен, силен, справедлив. Он мог то, чего не могли другие. Он был лучшим. Но потом…

В голосе матери послышались любовь и застарелая боль. Потом шахиншах Артаксеркс ослаб, началась борьба подле трона. Кодоман волею богов оказался самым удачливым из претендентов. Его поддержали войско и главные сатрапии. По его приказу Артаксеркса отравили, сам же Кодоман женился на его старшей дочери и провозгласил себя царем Дарием в честь Дария Великого, древнего царя Персии. Но в день смерти Артаксеркса все изменилось. Непосильный груз лег на плечи нового царя.

На глазу у рассказчицы блеснула слеза. Птолемей знал, по ком она скорбит. Она оплакивала своего сына, а он – всего лишь своего брата. Оба пали жертвой одного и того же недуга, насланного Ананке-судьбой. Дарий тоже был всего лишь орудием недобрых богов. Он тоже когда-то порабощен был нечистым духом царя Азии, непостижимым образом передававшимся от прежнего правителя новому в момент его смерти. Не на это ли намекал Бесс? Он знал Дария много лет, еще со времен армянского сатрапства – в те поры Бесс был ему другом.

Парисатида… Она тоже была его дочерью! А что тогда Дарий Великий? Кир? Птолемея осенило. О боги! Они тоже были царями Азии, а значит – рабами нечистого духа, как твердили эти последователи Заратуштры. Вот кто противостоял македонцам, вот кто одолел их исподтишка, не в честном бою. Знать бы об этом заранее… А что бы тогда изменилось? Ежели дух этот был столь злокознен и силен, что могли против него простые смертные?

Бабка же царицы, выпив пива, все вещала про высокие горы своей родины и про духов, обитающих там. Одного из них люди прозвали Амирани. Когда-то был он добрым и хорошим, помогал людям, но возгордился сверх меры и бросил вызов богам, претендуя быть первым среди них. Это было не по заведенному свыше порядку, посему изгнан он был из чертогов небесных. И тогда извратил он путь свой и начал делать все назло другим богам, братьям своим. Опустившись на землю, стал он самым злым и могучим из всех обитавших там низших духов. Он подчинял людей черной воле своей, извращал их путь следом за своим, лишая его добродетели, и выпивал их жизни. Он глумился над народами и приводил их к погибели. И тогда собрались боги и одолели Амирани. Повержен был дух сей и заточен в самые глубокие и темные ущелья Кавказа, под Гергетской горой, и прикован там толстой железной цепью. Но каждый год ржавела, истончалась цепь, открывалась гора и пытался он выйти оттуда на свет и наделать новых бед. И тогда боги научили людей – дабы не дать Амирани выйти на поверхность земли из заточения, все кузнецы должны были каждый год в самую долгую ночь громко бить молотом о наковальню, железом о железо, ибо только так можно было остановить зло. Но однажды кузнецы увлеклись вином и позабыли про долг. Нечистый дух получил свободу и… Сисигамбрия закрыла лицо покрывалом, пряча слезы. Да, плохо стучали кузнецы, и впрямь плохо.

В полном согласии с древними обычаями, царь Азии женился на своих дочерях и наполнил города свои костями человеческими. Свои же кости он, напротив, берег – какой-то грек, разоривший гробницу Кира, казнен был на месте. Ананке-судьба была неумолима. Осенью в Экбатанах после одного из пиров слег в горячке Гефестион. Когда его спрашивали о причинах болезни, он молчал и только смотрел на друзей глазами, полными безнадежной грусти. Три дня спустя он умер. Так же, как скончавшиеся прежде «друзья царя». Это был яд. На другой день умер Горгий – они вместе сидели на пиру и пили из одной чаши, наутро же царь услал его в Грецию, до которой Горгий так и не добрался.

После этого начались уже ставшие привычными похоронные церемонии. Во всем были обвинены врачеватели, якобы из рук вон плохо лечившие царских друзей, за что бедолаг казнили одного за другим. Александр-Дарий-Артаксеркс прилюдно предавался скорби, но однажды Птолемею удалось заглянуть ему в глаза – они были пусты, в них не было скорби, в них не было жизни, только темные и мглистые ущелья Кавказа, где с начала времен копилась неимоверная злоба и зависть к свету и жизни. Царь рыдал при виде погребального костра, рвал на себе волосы, а потом удалялся в свои покои, где смеялся и бражничал.

– Ну что, брат мой, – сказал он как-то сыну Лага, глянув на него исподлобья. – Вот и наш друг Гефестион оставил нас. Кто следующий?

Сердце Птолемея сжалось. В ту ночь он плохо спал. Лишь под утро забылся он неспокойной дремой, и приснился ему Александр. Настоящий, каким Птолемей запомнил его с Миезы. Как много времени прошло с тех пор! Они лежали под сенью кедров и смотрели на звездное небо. Александр был отстраненным и уставшим, хотя и совсем еще молодым. Он повернул к Птолемею лицо, казавшееся высеченным из мрамора.

– Помнишь ли ты о своей клятве? – спросил сын бога, заглянув Птолемею в душу глазами, в которых отражались звезды.

– Да, мой бог. Я сделаю все, что ты пожелаешь.

– Я устал… – сказал Александр еле слышно.

Птолемей промолчал.

– Освободи меня. Силы мои иссякли. Боги взвалили на меня груз, нести который мне не под силу.

– Александр…

– Ты поклялся!

– Но…

– Освободи!!!

Утром в голове у Птолемея будто звучал голос Александра, каким он некогда был:

– Запомни, брат. Против яда, которым я отравил Гефестиона, Кена, Аминта, Никанора, Клеандра и других и которым я буду завтра на пиру у Медия травить тебя, нет противоядия. Я всыплю его тебе в чашу из перстня, когда все станут пить за здравие царя. Ты не сможешь не выпить. Но ты обещал освободить меня, а не сойти в Аид. Если ты полон любви ко мне, ты исполнишь клятву. Прощай, брат. Сделай это во имя любви, если не помнишь иных имен…

Крепко Птолемей запомнил эти слова. Боги впервые говорили с ним во сне, а это значило, что он тоже избранный. После полудня он явился к Медию. Но решиться – это одно, а сделать – совсем другое. Он, воин, прошедший все битвы своего времени, шел робко и неуверенно, руки его тряслись, а тело прошибал пот. Ему предстояло сделать дело всей своей жизни. И мнилось ему, что дело это отнюдь не простое. Не проще, чем выпало некогда на долю царя Леонида. Тот видел Ксеркса, врага своего, в бою – а нечистый дух царя Азии был невидим и слился с тем, кто был дороже других. А каков Александр! Он с самого начала знал, что все будет далеко не так просто и ясно, как при Фермопилах. Еще в Миезе знал. И назначил своим спасителем Птолемея. Почему? На сей вопрос сын Лага не знал ответа, как и на предыдущие. Простым смертным не нужно их знать.