Человек с яйцом - Лев Данилкин

Тогда Проханов не заметил будущую сотрудницу газеты «Завтра»: у него и так слишком много новых знакомств. Бакланов, сам того не осознавая, вводит его в среду будущего ГКЧП — по прилете из Сибири они знакомятся на аэродроме с Пуго, Бакланов переговаривается в его присутствии с Болдыревым, Крючковым. Он чувствует: что-то завязывается. «Бакланов доверял мне свои печали, свои предчувствия конца, в самолете он очень часто переводил разговор из политической сферы в космогоническую; он для меня был неожиданен тем, что он чувствовал какую-то мистику бытия, тяготился невозможностью понять, что присутствует что-то иррациональное в мире, впадал в какой-то странный, несвойственный коммунисту той поры мистицизм».

Кургинян вспоминает, как «осенью 1990-го… по столице на „Москвиче“ колесил несильно мне знакомый Проханов, совершенно не замшелый и не погромный (как его хотят представить) журналист и политик, близкий ВПК и армии и мыслящий не реставрационными образами, а идеями мобилизационного почвенно-технократического развития. Он дружил с Баклановым и начал убеждать его встретиться с Прокофьевым и Шениным, которым Бакланов не особо верил».

С Баклановым я разговаривал в январе 2005 года; до киевской оранжевой революции оставалось около месяца, и я знал, что у «космического пессимиста» были какие-то отношения с Януковичем. Бывший член ГКЧП похож на генерала Гоголя из «Бондианы»: мумия из отделения гериатрии кремлевской больницы. Он долго мурыжил меня по телефону («Так, записываю ваш телефон рядом с Прохановым: гордитесь»), назначил мне свидание в каком-то странном учреждении: внизу торгуют плиткой, а сверху — явно какой-то секретный военный институт: пропуска, женщины в офицерской униформе чуть ли не космических войск. Во время разговора к Бакланову то и дело заглядывали какие-то молодцеватые делопроизводители, а он подмахивал им бумаги и выглядел скорее как человек, отдающий распоряжение о запуске челнока «Буран», чем о поставке партии испанской плитки. После долгих расспросов о степени моей лояльности Проханову он, в режиме монолога, с брежневскими интонациями и паузами, зачитал по бумажке трогательно подготовленный заблаговременно текст. Главной его мыслью было то, что Проханов — Данко. «Про Данко сказал… про фантаста сказал… про технику сказал»… — бормотал он, восстанавливая дыхание между пунктами. Бакланов оказался вовсе не монстром, и я благодарен ему за то, что он уделил мне двадцать минут, но, глядя на него, испытываешь известное удовлетворение от того, что ГКЧП теперь не в Кремле, а над салоном керамической плитки.

Во всех тех командировках Проханов не только пел величальные песни СССР, но и «тюкал» (объем словаря Александра Андреевича решительно стремится к бесконечности) своего высокопоставленного патрона за нерешительность: страна неуправляема, все идет к катастрофе — и наконец, в декабре 1990 года, дотюкал до того, что тот поручил ему сочинить текст обращения к Горбачеву с требованием ввести чрезвычайное положение; это было так называемое Письмо Пятидесяти Трех, подписанное крупнейшими управленцами, военными, политиками, директорами оборонных заводов. Письмо, однако ж, не прозвучало так, как спустя полгода «Слово к народу», потому что, объясняет Проханов, возникло внутри элиты и обращалось к Горбачеву как гаранту сохранения страны, способному спасти положение.

Советская империя тлеет со всех сторон. И ладно бы только Чехословакия и ГДР: короткие замыкания возникают теперь и внутри границ СССР — в Закавказье, Прибалтике, Средней Азии. 2 апреля 1989 года генерал Родионов, знакомый Проханова по Афганистану, отдает в Тбилиси приказ своим солдатам стрелять в агрессивно настроенную толпу, собравшуюся на «демократический митинг» (о чем незамедлительно отчитывается в «СоЛи»); летом в Фергане узбеки громят месхетинцев, на этот раз при бездействии армии. Генералы пытаются удержать трещащую по швам страну — но еще не знают, как лучше — силой или неучастием в локальных конфликтах.

Несколько раз Проханов приезжает на Кавказ — впервые весной 1988-го как корреспондент «Литературки», сразу после первых погромов в Горисе (Армения), Сумгаите (Азербайджан) и Степанакерте (Нагорный Карабах), его материал называется «Я был в Степанакерте». Что там все-таки происходило? Все это были места, где компактно проживали представители армян и азербайджанцев. Так, Степанакерт был армянским городом, но в 10 км, выше, в горах, находился поселок Шуша, где традиционно селились азербайджанцы. Стоило только начать — и тут же бурлило все, выталкивались волны беженцев, которые не всегда могли отомстить дома, но были менее скованны на новом месте, так, азербайджанцы, согнанные армянами из Гориса, приезжали в Сумгаит и громили там армян; верно и обратное. В понятие «громить» входило не только причинение вреда имуществу, но и убийства и изнасилования. Когда федеральные войска вмешивались, их обвиняли в том, что они помогают какой-то стороне; когда не вмешивались — в преступном попустительстве. Вменяемый корреспондент столичной газеты, который был в состоянии описать происходящее, был здесь очень кстати, и поэтому ничего удивительного, что за пару лет Проханов оказывается в этих местах трижды.

В декабре 1988-го он, уже по армейской линии, прилетает в Ереван, где наблюдает первые столкновения на национальной почве и, среди прочего, знакомится — посредством звонка в Тбилиси, маршалу Родионову, — со своим будущим другом Альбертом Макашовым, который в тот момент был военным комендантом Еревана и, по приказу Горбачена, пытаясь препятствовать эскалации конфликта, швырнул в Бутырку семерых из одиннадцати членов Комитета независимого Карабаха. Чтобы проехать в Карабах — зону конфликта, Макашов предоставил Проханову автомобиль и конвой и — они уже тогда понравились друг другу — даже вышел проводить его в опасный путь. В окрестностях Степанакерта Проханов нелегально — «по агентурной линии» — является на рандеву с Робертом Кочаряном, сегодняшним президентом Армении, а на тот момент оппозиционером, за которым охотились советские спецслужбы и сам Макашов. На убитых «жигулях» Кочаряна, скрываясь от прохановских друзей, они носятся по горам, заезжают в тихие харчевни «с тихими загадочными армянами: я думаю, что в подполье было оружие». Там они пьют вино и беседуют; «помню, что Робику, которым был очарован, сказал: „Сулю вам большое будущее, вы будете президентом Армении“. И это мое предсказание сбылось». Кочарян, впрочем, вызвал у него и известное раздражение — своей репликой о том, что русские не способны на тонкую работу, только сталь варить и нефть добывать. Проханов был не тот собеседник, который мог проглотить такого рода замечания, не поморщившись.