Зубы Дракона - Эптон Синклер

Тогда он тут же понял, почему она не хотела, чтобы он сделал это. Груз выглядел, как пакет с одеждой, и был мягким, как такой пакет, но его вес был больше любой одежды, когда-либо сделанной. Он пытался угадать: что в пакете, оружие, или это было то, что товарищи называют «литературой»? Последнее было более в соответствии с природой Труди, но Ирма указала, что нельзя на это рассчитывать. Небольшое количество оружия может весить столько же, как большое количество печатной продукции. И всё будет в равной степени опасно в эти времена. И вот Ланни идёт с оружием, или с литературой, или с тем и другим вместе!

Они должны были продолжать идти и говорить. Он спросил: «Как далеко вам идти?»

— Далеко.

— У меня есть машина, и я мог бы взять её и отвезти вас.

— Там нельзя останавливаться автомобилю, и я не могу допустить вас на место.

— Но мы должны поговорить. Вы позволите, Ирме и мне где-то встретиться с вами и взять вас в автомобиль? Там мы можем поговорить спокойно.

Она шла, молча, ничего не говоря. Потом сказала: «Ваша жена не сочувствует нашим идеям, геноссе Бэдд».

«Она не согласна с нами вообще», — признал он: «Но она лояльна ко мне и к Робинам».

— «Никто не надёжен в такое время, как это, за исключением тех, кто верит в классовую борьбу». Они снова шли, молча. Затем молодая художница продолжила: «Мне трудно сказать, но на карту поставлена не только моя жизнь, но и других, с кем я связана клятвой. Я должна рассказать им о сложившейся ситуации, но я знаю, что они не согласятся, чтобы я встречалась с вашей женой, или позволить ей знать о наших делах''. Он был немного шокирован, узнав, что думают товарищи о его браке. Но он не мог отрицать право Труди принимать решение по этому делу.

«Ладно», — сказал он. — «Я не буду упоминать вас, а вы не говорите про меня. Я полагаю, что среди вашей группы может быть шпион».

— Это мало вероятно, потому что наши враги долго не ждут, когда получают информацию. Они очень эффективны, и не оставляют никаких шансов. Вам опасно ходить со мной.

— Я сомневаюсь, что для американца могут быть серьезные неприятности, но если станет известно, что я был в контакте с социалистами, это может стоить мне возможности спасти Фредди.

— Конечно, встречаться нам неразумно.

— Это зависит от того, что может случиться. Как мы можем найти друг друга в случае необходимости?

— Туда, где я нахожусь, вам приходить нельзя. Если мне будет нужно увидеть вас, я пришлю вам неподписанное письмо. Я читала в газетах, что вы проживаете в отеле Адлон.

— Да, но я уезжаю завтра или на следующий день в Мюнхен, где буду в отеле Фир Яресцайтен. Однако письма будут пересылаться».

«Скажите, геноссе Ланни», — воскликнула она напряженным голосом: «Как вы думаете, у вас есть возможность выяснить, находится ли Люди в Дахау?»

— Я не могу сказать сейчас ничего определенного, но может оказаться, что я смогу что-то сделать для вас.

— Вы видите этот угол впереди нас, запомните его, и если у вас будут какие-либо новости для меня, пройдите здесь в воскресенье ровно в полдень, я буду ждать вас, и я пройду за вами к вашему автомобилю, но не приходите, если у вас нет ничего срочного.

— Вы имеете в виду, что будете приходить к этому углу каждое воскресенье?

— Пока остаётся шанс получить от вас информацию. Когда вы покинете Германию, я могу написать вам Жуан-ле-Пен.

«Ладно», — сказал он. И вдруг, внезапная мысль пришла к нему в голову: «Вам нужны деньги?»

— «У меня всё в порядке».

Но он знал, что пропагандистам всегда нужны деньги. Он не вынимал свой бумажник, что было бы подозрительно. Он сунул руку под пальто и свернул несколько банкнот в рулон. А потом сунул их в карман поношенного коричневого пальто. Он становился специалистом по распространению незаконных средств. То, что он дал ей, для социал-демократов, нелегальных или легальных, составит целое состояние. Он оставил ей объяснять, как она получила его.

Когда он вернулся в отель, Ирма сказала: «Ну, ты, должно быть, нашел несколько интересных картин!»

Он ответил: «Пару Менцелей, я думаю, стоит показать Золтану. Но произведения братьев Марисов меня разочаровали».

Период выставки Дэтаза в Берлине совпал с избирательной кампанией во всем Германском рейхе. Несомненно, это была самая странная избирательная кампания с момента, когда впервые находчивость родилась в человеческом мозгу. Гитлер уничтожил все другие политические партии и все законодательные органы двадцати двух германских земель. Убийствами и лишением свободы он уничтожил демократию, представительное правление, религиозную терпимость и все гражданские права. Но, будучи по-прежнему жертвой «комплекса законности», он настоял на том, чтобы немецкий народ поддержал то, что он сделал. Голосовать за то, что голосование не имеет смысла! А Рейхстагу заявить, что у Рейхстага нет власти! Полностью демократическое отречение от демократии!

Ланни подумал: «Существовал ли когда-нибудь с начала мира такой сумасшедший? Случалось ли когда-либо, что вся нация сошла с ума?»

Живя в центре этого огромного института невменяемости, Лан-ни Бэдд старался сохранять равновесие и не стоять постоянно на голове. Если было что-нибудь, что он не мог понять, его нацистские друзья были готовы объяснить, но там не было ни одного немца, от которого он мог услышать здравое слово. Даже Хьюго Бэр и его друзья, которые планировали «вторую революцию», все были верными гитлеровцами, объединяясь в том, что они считали возвышенной демонстрацией патриотизма. Даже члены светского общества не осмеливались проявить здравый смысл, кроме легкой улыбки, или взмаха ресницами, но так слабо, что нельзя быть уверенным, что это было на самом деле. Опасность была реальной даже для важных лиц. Только несколько дней спустя все увидели, как Герцог Филипп Альберт Вюртемберг угодил тюрьму за то, что забыл отдать свой голос в этом потрясающем национальном референдуме.

Гитлер поднял этот вопрос в середине октября, когда англичане в Женеве осмелились предложить «испытательный срок» в четыре года до разрешения Германии перевооружиться. Ответом фюрера на это был отзыв немецких делегатов из Лиги Наций и с Конференции по ограничению вооружений. При этом он обратился к немецкому народу с одним из своих красноречивых манифестов, которые он с удовольствием составлял. Он рассказал, как он любил мир и как он был готов разоружиться, если другие страны будут делать то же самое. Он говорил с ними о «чести». Он, автор Mein Kampf. А они ему верили, тем самым доказав, что они были именно тем, чем они, по его словам, были. Он провозгласил, что немецкий народ хотел иметь «равные права». И, только что лишив их всех прав, он задал им от имени правительства этот торжественный вопрос:

«Принимает ли немецкий народ политику своего национального Кабинета, как это закреплено здесь, и готов ли он заявить об этом, чтобы его заявление стало выражением его собственной точки зрения, его собственной воли и его святой поддержки?»

Таков был «референдум», прошедший месяцем позже. Кроме того, должны были состояться новые выборы в Рейхстаг, только с одним списком кандидатов, общим числом в 686 избранников фюрера, и во главе с ведущими нацистами Гитлером, Герингом, Геббельсом, Гессом, Рёмом и так далее. Одна партия, один список, а один кружок, куда можно поставить крестик, говорящий «да». Там не было места для «нет», а пустые бюллетени были признаны недействительными.

Для такого рода «выборов» фатерланд держали в беспорядочной суете в течение четырех недель. А денег было потрачено больше, чем когда-либо было потрачено всеми сорока пятью партиями на любых предыдущих выборах в Рейхстаг. Представления и спектакли, марши и пение, вынос «знамен крови», церемонии в честь нацистских мучеников. Плакаты и прокламации, факельные шествия, почетные караулы и нацистские приветствия, радио трансляции перед людьми, собранными на открытых площадях. А нескольких отказавшихся слушать отправили в концентрационные лагеря. До сих пор время молчания соблюдалось, как отдание чести погибшим в годы войны. Но теперь по всей Германии остановилась работа, и люди стояли в молчании с обнаженными головами. Все заводы перестали работать, тридцать миллионов рабочих стояли, слушая голос Адольфа Гитлера, выступавшего в огромном зале завода Си-менс-Шуккертверке в Берлине. После этого они остались на рабочих местах и проработали час сверхурочно, так что только они, а не их работодатели, имеют право на честь и славу, принося жертву фатерланду!

В яркий и приятный воскресный день в середине ноября массы немецкого народа выстроились перед избирательными участками по всей стране и даже на чужбине, а также на судах в открытом море. Они проголосовали в тюрьмах и даже в концентрационных лагерях. В конце дня штурмовики арестовали ленивых и беспечных. Более сорока трёх миллионов бюллетеней были опущены, и более чем девяносто пять процентов проголосовали за Гитлеровский рейхстаг и за торжественный референдум в поддержку мира и свободы. Ирма читала об этом и на следующий день, и в последующие дни после этого. Она была чрезвычайно впечатлена этим и сказала: «Ты видишь, Ланни, немцы действительно верят в Гитлера. Он то, что они хотят». Когда она прочитала, что интернированные в Дахау проголосовали двадцать против одного за человека, который их там запер, она сказала: «Это, кажется, говорит о том, что не все так плохо».