Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ходят тут… Делать им, что ли, нечего, — услышал Петр сердитый Нинин голос.
Петр нисколько не обиделся.
— Завтра будет готово, — выйдя из цеха, сказала Зоя.
Назавтра он снова пришел и устроился на прежнем месте. Дверь была закрыта. Долго Петр ждал, пока кто-нибудь откроет ее. Не выдержал — открыл сам.
Нива на месте, как и вчера. Сидит, работает.
Начался перерыв. Девушки выходят в коридор, поглядывают на Петра. Прикрывают рты, чтобы не рассмеяться, но то и дело прыскают, не в силах сдержаться. Нина подошла, закрыла дверь, но они нарочно распахнули ее настежь: смотри, мол, смотри, Петр, нам не жалко. Знай, мол, какие мы красивые.
Теперь Петру все видно. Одна девушка подошла к Нине, сказала:
— Твой ухажер пришел.
— Больно нужен он мне… — огрызнулась Нина.
Хоть Нина и говорит так, а сама о Петре все-все знает: и где живет, и как зовут, и кем работает. Об одном только не смогла узнать: почему он ею заинтересовался.
— Пойди к нему! Не убудет ведь тебя! — советчиц полно.
— Очень нужно! Пускай не ходит! Что он здесь потерял?
Петр не обращал на эти слова никакого внимания. Стоит в дверях — на Нину смотрит.
А она? Хоть и сердилась, хоть и пожимала раздраженно плечами — все равно почему-то краснела и нарочито проворно работала.
— Твой берет готов, — сказала Зоя, подходя к Петру. Потом тихо добавила: — Она сшила-то, Нина! Как и просил. Она хорошая девушка, хочешь, познакомлю?
Петр взял берет в руки, на последние слова отрицательно мотнул головой.
Нина не усидела на месте. Отложила работу, посмотрела на Петра. Тот стоял у большого зеркала и разглядывал себя. Смутился. Потоптался неловко, натянул на голову берет. Сбоку, сзади себя оглядел, рассмеялся. Снял с головы берет, погладил его, будто у него в руках не тряпка суконная, а мягенький котенок.
Петр резко обернулся, поймал на себе взгляд Нины. Оба тотчас же отвели глаза. Нина склонилась над шитьем. Петр вздохнул глубоко, зажал в руке берет и вышел.
Нина успела заметить из окна, что Петр ушел с непокрытой головой.
— Очень нужен! — проворчала она.
* * *
Тем временем наступала осень. Листья на деревьях пожелтели, тихо падали на землю. Грачи собирались в стаю.
Долго Петр крепился, неловко ему казалось без дела маячить в быткомбинате. Но не выдержал. Пришел однажды и видит: нет Нины. Он вбежал в цех.
— Где Нина?!
— В больницу твою Нину увезли, — смеясь, ответили девушки.
— Что с ней? Отвечайте! Умерла?!
— От этого, говорят, не умирают, — прыснули вокруг.
Петр помчался в больницу. Всю дорогу ругал себя: «Почему же я домой не заскочил? На велосипеде уже давно был бы там».
Прибежал, а его не пускают. Всю больницу кругом обежал, в каждое окно заглянул. В одном из них увидел женщину с ребенком на руках. Остановился и знаками попробовал объяснить, что ему Нина нужна. Даже как она выглядит, попробовал знаками показать. Та ничего не поняла, отошла от окна.
Вдруг у окна Нина появилась. Только нет у нее на руках ребенка, и на лице ни радости, ни оживления. Бледная, осунувшаяся.
— А твой-то где? — закричал Петр.
Нина поняла, кивнула, отошла от окна, потом опять подошла, но уже с ребенком на руках. И сразу переменилась она. Светится вся, улыбается. Но не Петру, а ноше своей драгоценной. Но и Петр Нину не замечает. Тянется взглядом к ребенку, руки тянет, будто отобрать его хочет, на руках подержать. И на месте стоять спокойно не может: то к окну подбежит, подпрыгнет, то руками машет.
Белозубо смеется Нина. Протягивает белый сверток к оконному стеклу: на, мол, подержи.
— Это мой ребенок, — Петр показывает сначала на ребенка, потом на себя.
Нина перестала смеяться, крепко прижала к себе ребенка. Постояла, прислонясь к окну, потом покачала головой:
— Не твой…
А Петр упрямится: мой, да и все тут, в грудь себя бьет.
Пина вздохнула тяжело, помрачнела, с лица разом сошли и краска, и радость. Головой два раза качнула и отошла от окна.
Петр попросил у сестры бумагу и карандаш и, сидя на ступеньках больничного крыльца, написал: «Поправляйся, Нина! Не грусти, я к тебе буду каждый день приходить. Корми моего сына хорошенько, не пои его холодным молоком и сама не пей». Последние три слова он подчеркнул три раза жирной чертой.
— Передайте это письмо Нине, — попросил он сестру, протягивая ей записку.
— Какой такой Нине? — не поняла сестра.
— Которая сына родила. Моего сына. Она из Кораксолы.
— A-а, Мокеевой Нине… — и сестра набросилась на Петра: почему до сих пор не приходил? Зачем понапрасну заставляешь горевать? Почему никакого подарка не принес? Потом взяла записку и, все еще бормоча под нос, скрылась за дверью.
Петр жил как во сне. Работает ли, ест ли, спит ли, лишь одно перед глазами — вот он кормит сына с ложки, вот качает его, вот провожает его в первый класс, потом встречает из армии, вот играют свадьбу — Леонид женится (только Леонид— другого имени не хочет. Так звали его отца, так будут звать его сына — Лелюш, Леня!), а вот он уже и внуков нянчит…
Все заметили, что Конаков изменился в лучшую сторону, и ничуть не удивляются. Все деревенские знали, куда он каждый день на велосипеде ездит, а в дождь пешком ходит, почему в магазине столько печенья берет, шоколада накупает, разного варенья, конфет, а в последний раз купил в магазине подарок для новорожденного. Люди ничему не удивляются, будто так все и должно быть, наблюдают за Петром, выжидая, что же дальше-то будет происходить, как дальше-то все обернется.
Когда Петр начал бегать в больницу, будто вырос он в глазах людей. Прочих мужиков на голову выше стал. Да и как такого человека не уважать?.. Что с того, что ребенок не его? Воспитает лучше родного. Иные мужчины собственных детей вырастить не могут. Это разве мужчины? А за Петра Конакова можно поручиться — он будет хорошим отцом. А Нина? Ну, ошиблась она, ну и что — наперед умнее будет. Бывает, что лошадь и на четырех ногах на ровном месте спотыкается. А когда встанет — то место стороной обходить будет.
О чем у Петра за спиной говорили, он не слышал. Он до того ушел в себя, что даже забыл сказать матери о своих планах. Но разве
