Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последний день бабьего лета, узнав, что Нину отпускают домой, Петр собрал в сумку все необходимое и на велосипеде отправился в больницу.
Погода была хорошая. Солнце светило вовсю. Даже ветра не было — полная благодать в природе.
В больнице он подошел к знакомому окну, предупредил Нину, что пришел за ней. Сумку отдал сестре.
Долго ждал. Не курил, думая, что запах дыма будет мешать ребенку. Мучился, но терпел.
Вот, наконец, открылась дверь больницы. Сначала вышла сестра с сумкой в руках. За сестрой — Нина с большим белым свертком. Лицо бледное, осунулось, глаза ввалились. Но смеется счастливо. То ли от того, что день хороший, то ли от того, что Петра увидела. Петр шагнул навстречу: не знает, что ему делать — то ли ребенка брать, то ли сумку.
— Ребенка возьми, — предупреждает сестра ворчливо. — Ох уж эти мужчины. Сделать ребенка могут, а на руки взять боятся… Возьми, возьми, не кусается. Легонький, как пух.
— Не. надо, я сама, — сказала Нина, выходя на тропинку, вьющуюся до самой Кораксолы.
Петр повесил сумку на руль велосипеда, догнал Нину, пошел рядом по стерне. Немного погодя спросил:
— Устала, поди?
— Он ведь легкий, разве устанешь?
Петр не поверил. Бросил велосипед в сторону, загородил ей дорогу.
— Давай я сам понесу.
— Нет, я сама…
— Отдай, я понесу!
— Отойди — это не твой ребенок.
— Мой! Сама отойди!
С двух сторон ухватившись за белый сверток, тянут его каждый к себе. Никто не хочет уступать.
Петр взял верх. Силой забрал малыша, наклонился к нему и поцеловал.
Теперь Петр шагает по тропинке. Идет не спеша, чтобы Нина не устала. А она идет сзади, велосипед толкает.
— Что ты ноги колешь? — советует Петр. Голос его звучит грубовато, с хозяйской ноткой. — Садись и поезжай потихоньку.
Нина не отвечает. Потом вдруг останавливается, тычет пальцем в Петра и спрашивает сердито:
— Послушай, откуда ты взялся на мою голову?
— Оттуда же, откуда и ты, — смеется Петр и идет вперед.
Нина тоже рассмеялась. Догнала его, пошла с ним рядом по стерне. Теперь недолго осталось шагать — уже виднелись верхушки деревьев над Кораксолой.
Они вышли на дорогу. По ней машины снуют. Водители, увидев у Конакова белый сверток, сбавляют скорость, чтобы поменьше пылить. А некоторые даже останавливались, спрашивали:
— Когда на крестины позовете?
— Скоро! — бодро отвечает Петр. — Приходи, выпьем за его здоровье.
Дорога опустела. Он спросил у Нины:
— Почему не кричит? Не случилось ли с ним чего, а?
— Я перед выходом покормила, вот и спит, — ответила молодая мама, а сама засмеялась. Потом почему-то тяжело вздохнула.
Он несет сверток легко, никакой тяжести не чувствует. Очень ему хочется посмотреть, кто же в свертке и каков он.
— Можно, одним глазком гляну?.. А не простынет?
— Посмотри, если так уж хочется… Теплынь стоит…
Он осторожно развязывает сверток. Увидев лицо ребенка, долго и удивленно смотрит на него. Даже боится дыхнуть.
— Каков он? — она тоже приблизила лицо к ребенку, пощупала пеленку — не мокро ли там.
— Вылитый я! — протяжно говорит Петр.
— Или ты очень умный человек, или же ума никогда не было… — обиженно тянет Нина, очень расстраивается.
— Никуда не денешься — чистый Конаков!
На его бестолковые слова она хотела ответить зло, решительно, чтобы раз и навсегда оттолкнуть непрошеного отца от себя, но тут ребенок потянулся, хотел открыть глазки — тотчас же зажмурился от прямых солнечных лучей, подал писклявый голос.
— Есть просит… — Нина отняла у него сверток, отошла на обочину, села на бугорок. Не стесняясь, выставила свою полную грудь, сосок поднесла ко рту ребенка.
Петр опустился на корточки напротив Нины, радостно смотрит, как ребенок жадно сосет молоко, и не обращает внимания на белую грудь женщины, хотя та старается прикрыть ее одной рукой. Потом она отняла руку, посмотрела на Петра умиленно… И злость на него куда-то пропала, и забыла те слова, которые она хотела высказать.
— Крепкий мариец будет! — как-то гордо, для себя говорит Петр.
Ребенок наелся, Петр тотчас же отобрал у нее сверток, а на Нину посмотрел добро, любовно, будто давным-давно считал ее своей женой. Нина тоже поняла это, поэтому быстро отвернулась от него.
— Ума не приложу, что мне с тобой делать… — свои мысли сна сказала вслух, когда они подходили к околице Кораксолы.
— Как это что?! — искренне удивился он. — Будем жить с тобой. Как муж и жена…
— Э, не-ет… Так, дорогой мой, не делается… — покачала головой Нина.
Некоторое время опять шли молча. Потом Нина робко произнесла, не оглядываясь на него:
— А это не мальчик…
— Ну и что? — спокойно ответил Конаков. — Все равно моя!
— Не говори, чего не следует! — снова рассердилась она. — Хватит, наигрались… Не всю жизнь в жмурки играть… У меня все игры кончились… Досыта наигралась… У моей дочери отец есть…
— Где же он?
— Далеко…
— Ну, а все же, где?
— Не знаю…
Прошли полевые ворота. Нина оставила велосипед, потянулась к младенцу — решила сама дальше нести.
Петр не отдал. «Не дам — и все тут. Моя дочь!»
Снова шагают рядом, переругиваются, но голоса не повышают, чтобы люди не услышали. В руках у Петра Конакова белый сверток с ребенком, рядом Нина велосипед катит.
Глядя на них, на эту пару, старухи говорили меж собой:
— Ну вот, еще одна семья в Кораксоле появилась…
ПРОЗРЕНИЕ
Перевод В. Панова
Четыре часа утра. В избе тихо. Только на столе мелодично тикает будильник. И еще слышно, как на кухне хозяйка по крынкам разливает молоко. Она, видимо, давно встала и, уже успев подоить корову, начала готовить завтрак.
— Баба, а баба? — из спальни позвал Прокой.
— Что? — сердито подала голос хозяйка.
— Самовар поставила?
— Поставила, поставила.
…Вчера вечером Прокой изрядно выпил. А что еще делать? Жать нельзя — полил дождь. По пути домой зашел в магазин, купил поллитровку. Пить одному не хотелось. Он позвал жену. Но та наотрез отказалась. И вдруг Прокой увидел идущего по улице совхозного бригадира Афанасия и, не медля ни минуты, зазвал его к себе. Сразу дело
