Средний пол - Джеффри Евгенидис

Ночью Тесси спала урывками, то и дело просыпаясь от страха. Утром она вставала и заправляла постель, но после завтрака зачастую задергивала шторы и снова ложилась. Глаза у нее провалились, а на висках выступили вены. При каждом телефонном звонке ей казалось, что голова у нее вот-вот взорвется.

— Алло!

— Есть что-нибудь новое? — это была тетя Зоя, и сердце у Тесси снова упало.

— Нет.

— Не беспокойся. Она вернется.

Они разговаривают еще с минуту, после чего Тесси говорит, что не может занимать линию, и вешает трубку.

Каждое утро на Сан-Франциско опускался туман. Он возникал где-то далеко в океане, сгущался над Фараллонскими островами, укутывая морских львов на их скалах, а потом скользил к побережью и заполнял зеленую чашу парка «Золотые ворота». Он скрывал из виду утренних бегунов и поклонников тайцзы. От него запотевали окна Стеклянного павильона. Он расползался по всему городу, обволакивая памятники и кинотеатры, наркопритоны и ночлежки. Он скрывал викторианские особняки пастельных тонов на Тихоокеанских высотах и раскрашенные во все цвета радуги дома на Хайте. Он перекатывался по кривым улочкам Китайского квартала, просачивался в фуникулеры, делая звон их колокольчиков похожим на вой буйков, вскарабкивался на Койт-тауэр, так что та полностью исчезала из вида, и изматывал туристов. Туман Сан-Франциско, эта холодная, размывающая личность мгла, накатывающая на город каждый день, лучше чем что-либо другое объясняет, почему он стал таким, каким является. После Второй мировой войны именно Сан-Франциско стал основным портом, через который возвращались корабли с Тихого океана. Сексуальная ориентация, приобретенная многими моряками в походе, отнюдь не одобрялась на суше. В результате матросы оставались в Сан-Франциско, всё увеличиваясь в количестве и обрастая новыми друзьями, пока город не превратился в столицу геев и центр гомосексуальной культуры. (Вот еще один пример непредсказуемости жизни: Кастро является непосредственным выкормышем военно-промышленного комплекса.) Именно туман больше всего привлекал этих моряков, потому что он придавал городу вид вечноменяющегося, непостоянного моря, которое скрывало внутренние перемены. Иногда было не разобрать — то ли туман накатывается на город, то ли город плывет навстречу туману. В сороковых туман скрывал то, чем занимались эти моряки со своими дружками. В пятидесятых он заполнял головы битников, как пена капуччино. В шестидесятых он одурманивал сознание хиппи, как дым марихуаны. А в семидесятых, когда туда прибыла Калли, он скрывал в парке меня и моих новых друзей.

На третий день своего пребывания в Сан-Франциско я сидел в кафе и поглощал банановый «сплит». Уже второй по счету. Наслаждение свободой постепенно утрачивало свою прелесть. Обжирание сладостями уже не могло развеять мрачных мыслей, как это было еще неделю назад.

— Есть мелочь?

Я поднял голову и увидел, что над моим мраморным столиком склонился уже знакомый мне тип. Это был один из ночующих в туннелях беспризорников, от которых я старался держаться подальше.

На его голове был капюшон, из-под которого виднелось красное лицо, усеянное прыщами.

— Извини, — ответил я.

Он наклонился ко мне еще ниже.

— Дай денег, — повторил он.

Его настойчивость начала меня раздражать, поэтому я бросил на него злобный взгляд и ответил:

— Я могу обратиться к тебе с такой же просьбой.

— Я в отличие от тебя не обжираюсь пломбирами.

— Я уже сказал — у меня нет денег.

Он оглядел меня с ног до головы и уже более приветливо поинтересовался:

— А чего это ты таскаешь за собой этот чемодан?

— Не твое дело.

— Я уже вчера видел тебя с ним.

— У меня денег только на мороженое.

— Тебе что, негде жить?

— Есть.

— Если ты мне купишь гамбургер, я тебе покажу одно хорошее место.

— Я сказал — мне есть где жить.

— Я знаю одно хорошее местечко в парке.

— Я и сам могу туда пойти. В парк может пойти любой человек.

— Если он только не боится, что его сцапают. Ты еще не понимаешь, старик. В парке есть безопасные места, а есть опасные. У нас с приятелями отличное место. Совершенно незаметное. Полиция даже не знает о нем, так что там можно находиться постоянно. Мы могли бы взять тебя к себе, но сначала двойной чизбургер.

— Еще минуту назад ты хотел гамбургер.

— Эх ты, бестолочь! Цены растут. Кстати, сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Я так и думал. Нет тебе восемнадцати! Мне шестнадцать, и ты не старше. Ты из Марина?

Я покачал головой. Я давно уже не говорил со своими ровесниками. Это оказалось приятным, так как избавляло от чувства одиночества. Однако это не заставило меня потерять бдительность.

— Ты ведь небось богатенький? Мистер Аллигатор!

Я промолчал. И вдруг маска с него спала, и он стал обычным голодным мальчишкой с трясущимися коленками.

— Давай, старик. Я правда очень хочу есть. К черту двойной чизбургер. Меня и гамбургер устроит.

— Ладно, — ответил я.

— Класс! Гамбургер с картошкой. Я ведь сказал, что еще картошку. Ты не поверишь, старик, но у меня тоже есть богатые родители.

Так началась эпоха моей жизни в «Золотых воротах». Выяснилось, что мой новый приятель Мэт не солгал о своих родителях. Его отец был адвокатом по разводам в Филадельфии, и Мэт был четвертым, самым младшим ребенком в семье. Плотный пацан с квадратной челюстью и прокуренным голосом, он уехал из дому на лето вслед за «Благодарными мертвецами» и так и не вернулся назад. Он торговал на их концертах фирменными футболками, а по возможности — травкой и кислотой. В глубине парка, куда он меня отвел, я познакомился с его соратниками. Это была не постоянная группа, количество ее членов менялось от четырех до восьми.

— Это Калл, — сообщил им Мэт. — Он здесь потусуется немного.

— Нормалек.

— Ты что, старик, предприниматель?

— А я сначала принял его за Эйба Линкольна.

— Нет, это его дорожная одежда, — пояснил Мэт. — А в чемодане у него есть еще кое-что. Так?

Я кивнул.

— Не хочешь купить рубашку? У меня есть рубашки.

— Давай.

Лагерь располагался в роще мимозы. Ветки, усыпанные мохнатыми красными цветами, походили на ершики для чистки труб. А вдоль дюн росли огромные вечнозеленые кусты, в которых можно было жить как в шалашах. Земля под ними была сухой, а их ветви, располагавшиеся настолько высоко, что под ними можно было сидеть, спасали от дождя и ветра. Под каждым кустом лежало несколько спальных мешков, и, соблюдая законы общежития, можно было выбрать любой, если тебе хотелось спать. Контингент менялся, однако принесенное имущество оставалось: походная плита, котелок для варки макарон, разномастное столовое серебро, матрацы и светящееся в темноте фрисби, в которое играли ребята, иногда приглашая и меня с целью уравнивания составов команд. («Ну, Аллигатор бросает, как девчонка!») Они все были упакованы кальянами, трубками и пробирками с амилнитритами, зато им недоставало полотенец, нижнего белья и зубной пасты. В тридцати ярдах от лагеря находилась канава, которой мы пользовались как уборной. В фонтане возле аквариума можно было вымыться, но делать это надо было ночью, когда рядом не ошивались полицейские.

Иногда кое-кто из пацанов приводил подружку. И тогда я старался держаться от них подальше, чтобы девочки не раскрыли мою тайну. Я походил на иммигранта, столкнувшегося со своим бывшим соотечественником. Я не хотел оказаться разоблаченным и поэтому предпочитал помалкивать. Впрочем, мне и так приходилось быть лаконичным в этой компании. Все они были поклонниками «Благодарных мертвецов», и разговоры крутились только вокруг этого. Кто и когда видел Джерри, кто и сколько пронес выпивки на концерт. Мэт был исключен из школы, однако когда дело доходило до перечисления деталей жизни группы, он проявлял недюжинную память. Он помнил все даты концертов и названия городов. Он знал слова всех песен, а также где и когда «Мертвецы» их исполняли и по сколько раз. Он жил в ожидании некоторых песен, как верующие живут в ожидании второго пришествия. Когда-нибудь они исполнят «Холодную горную росу», и Мэт Ларсон должен был услышать это, чтобы все грехи были искуплены. Однажды ему удалось познакомиться с женой Джерри, которую звали Горянкой.

— Она потрясная, — говорил он. — Я бы хотел иметь такую телку. Если мне удастся найти такую женщину, я тут же женюсь на ней, заведу детей и всякое такое.

— И работать пойдешь?

— Можно будет ездить с группой. Носить детей в переносных сумках. Как папуасы. И продавать травку.

В парке жили не только мы. На другой стороне поля жили бездомные с длинными бородами и темными от загара и грязи лицами. Все знали, что они обворовывают чужие лагеря, поэтому наш мы никогда не оставляли без присмотра. Собственно, это было единственное правило, которого придерживались все. Кто-то всегда должен был стоять на часах.