Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

Во всяком случае, позднее только Сталин пришел на помощь Эйзенхауэру. 4 марта из Москвы поступило сообщение, что советский диктатор находится при смерти. В этой ситуации принятие осуждающей резолюции выглядело бы крайне грубым шагом; кроме того, из-за неизбежных перемен, предстоящих в советском руководстве, вскрывать старые раны было бы несвоевременно. Несмотря на все это, Эйзенхауэр был готов по-прежнему настаивать на принятии целиком предложенной им резолюции. На пресс-конференции 5 марта он заявил: "Я очень хочу, чтобы мои слова были занесены в стенограмму... Мы никогда не согласимся с порабощением народов, которое произошло".

Когда его попросили прокомментировать предложенную Тафтом поправку, исходя из предположения, что она означает разрыв между ним и Тафтом, Эйзенхауэр дал такой ответ: "Насколько я знаю, нет ни малейшего признака расхождения или разрыва между сенатором Тафтом и мной. Может быть, кто-то знает об этом, но я не знаю". Через четыре дня Эйзенхауэр встретился с Тафтом и другими республиканскими лидерами для обсуждения создавшегося положения. Тафт признал: наверное, было бы лучше "забыть об этом вопросе". "Бархатная" резолюция Эйзенхауэра не была той, за которую стоило бы бороться, и в то же время сражение за ее отклонение или изменение обошлось бы очень дорого. Смерть Сталина 5 марта 1953 года дала возможность всем избежать дилеммы, и вопрос о принятии резолюции по Ялте был отложен в долгий ящик*15.

Смерть человека, который единолично правил второй по силе страной в мире, являвшейся главным противником Америки, была событием, имевшим важное значение. Проблема, однако, заключалась в том, что в Соединенных Штатах никто не знал, как воспользоваться этим событием и каковы будут события последующие. Эйзенхауэр испытывал чувство облегчения, так как ему удалось избежать публичного осуждения Рузвельта за подписанные в Ялте соглашения; в доверительной беседе с членами своего Кабинета он сказал, что неподготовленность Америки "была потрясающим примером того, что не было сделано" демократами, когда они находились у власти. Начиная с 1946 года, продолжал он, было много разговоров о том, что произойдет после смерти Сталина, но окончательный результат этих семи лет "равен нулю". Нет ни плана, ни согласованной позиции. Он сказал, что именно поэтому попросил Роберта Катлера переехать из Бостона и возглавить Совет национальной безопасности, чтобы придать его работе форму, направление и организованность. Штаб верховного главнокомандующего союзными силами всегда имел план действий на случай смерти Гитлера, и он хочет, чтобы Совет национальной безопасности также был подготовлен к событиям в будущем *16.

В равной мере Эйзенхауэр был недоволен несостоятельным подходом Совета национальной безопасности и Объединенного комитета начальников штабов к оценке последствий принятия военного бюджета, который за предыдущие два с половиной года вырос более чем на 300 процентов. Он хотел сократить бюджет и поручил Вильсону заняться этим вопросом, что Вильсон и сделал.

За исключением министра финансов Джорджа Хэмфри, всего несколько республиканцев поддерживали Эйзенхауэра в его намерении сократить расходы на оборону, хотя наряду с оппозицией публично его критиковали очень немногие. Демократы не чувствовали такой скованности. После объявления министром обороны Чарльзом Е. Вильсоном своей программы значительного сокращения военных расходов сенатор Саймингтон начал атаку, которую демократы продолжали и расширяли все последующие восемь лет, утверждая при этом, что решимость Эйзенхауэра сбалансировать бюджет путем сокращения расходов на оборону оставляет Соединенные Штаты уязвимыми перед лицом советской агрессии.

Когда на пресс-конференции 19 марта Эйзенхауэра спросили, что он думает об обвинениях Саймингтона, он решил воспользоваться этим, чтобы преподнести урок американской публике. "Дамы и господа, — сказал Эйзенхауэр, — нет такой военной силы, которая была бы способна внушить вам чувство подлинной безопасности, и у вас не будет этой силы до тех пор, пока не будет ощущения, что почти такая же сила угрожает вашим интересам в каком-то регионе мира"*17.

На следующий день на заседании Кабинета министров Эйзенхауэр был еще более резок. Даллес возражал против того, чтобы проблема сбалансированного бюджета имела приоритет над всеми остальными. Он предупредил Эйзенхауэра: сокращение Соединенными Штатами расходов на оборону как бы будет означать, что кризиса больше нет. В этом случае европейцы также захотят сократить военные расходы. А это, предупредил он с мрачным видом, "будет означать, что НАТО лишили сердца". Эйзенхауэр сразу же заявил о своем несогласии с такой оценкой. Не может быть никакой безопасности, сказал он Даллесу, без надежной экономики, а она зависит от сбалансированности бюджета. Даллес возразил, что решение о сбалансированном бюджете было принято в вакууме.

Затем он попытался поставить перед Эйзенхауэром вопрос о войне в Корее. Продолжать находиться в тупике? Если да, то они потеряют поддержку Конгресса. Постараться выиграть войну? Но в этом случае потребуется больше средств на военные расходы. Эйзенхауэр продолжал стоять на прежней позиции. "Возможность достижения победы ограничена, — сказал он, — но мы просто не можем терпеть эти следующие один за другим дефициты".

Даллес попробовал подойти с другого конца. В Вашингтон прибывали французы с просьбой об увеличении помощи на войну во Вьетнаме. Даллес считал, что можно "очистить Индокитай за восемнадцать месяцев, если оказать французам полную военную помощь". Даллес полагал целесообразным потратить все деньги сейчас, что дало бы в последующем большую экономию. То же самое и в отношении Кореи — победа там нужна сейчас, любой ценой, потому что позднее она принесет свои экономические результаты.

Эйзенхауэр увидел в позиции Даллеса определенный позитивный смысл, но его было недостаточно. Он обратил внимание, что одни только затраты на подготовку наступления в Корее с целью отбросить коммунистов всего на несколько миль, чтобы передовая линия фронта проходила через узкую середину полуострова, обошлись бы от 3 до 4 миллиардов долларов. "Насколько лучше мы себя будем чувствовать в этой середине, — размышлял он вслух, — и какую сумму мы готовы уплатить, чтобы оказаться на этом месте?" Даллес заметил, что продвижение до середины полуострова улучшит моральное состояние корейцев. Эйзенхауэр же считал такой результат "очень незначительным".

Переходя к обсуждению более широкой темы, Эйзенхауэр категорически заявил, что "оборона страны — не военная акция. Военные дела составляют ограниченный сектор". Если расходы на вооружение будут сохраняться на нынешнем уровне, "тогда нам придется предложить резкое сокращение расходов в других областях", таких, как пенсии ветеранам, социальное страхование, дотации фермерам. Эйзенхауэр также предупредил Кабинет: "...любое представление о том, что бомба — это самый дешевый способ разрешения противоречий, абсолютно неверно. Такая точка зрения не принимает во внимание... реальные последствия для наших союзников. Для любого жителя Западной Европы слабым утешением будут уверения, что после захвата его страны, когда он будет продолжать собирать ромашки, найдется кто-нибудь еще живой, способный сбросить бомбу на Кремль"*18.