Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

Разве это не социальный, идеологический заказ, когда одним из первых постановлений Совета министров СССР после решения о создании первого в стране научно-исследовательского центра по разработке отечественного атомного оружия было постановление от 21 июня 1946 года об открытии на объекте массовой библиотеки. Первоначальный фонд по разделам «Физика», «Химия», «Техника», «Математика» составлял пять тысяч экземпляров. Для библиотеки в целевом порядке было выделено 5 тысяч долларов на приобретение иностранной литературы.

Детское отделение библиотеки выделяется в самостоятельное учреждение культуры и при всей нехватке помещений размещается в памятнике архитектуры и истории — дворце их императорских величеств.

Сегодня, сохраняя традиции первых лет, библиотечная сеть представляет собой современную систему информации и воспитания. Здесь работают преданные делу энтузиасты, многие из которых прошли школу, будучи первопроходцами культурного пути атомного центра.

С первых лет существования объекта был взят курс на создание сбалансированной культурной инфраструктуры, которая, постепенно формируясь, в свою очередь обогащалась интеллектом многих выдающихся горожан. Складывался особый микромир, в силу объективных обстоятельств довольно замкнутый, но, несомненно, стремившийся к творческой, интеллектуальной и эстетической активности. Особенность строительства этого микромира была обусловлена массовой включенностью многих горожан в сам процесс его создания.

Сегодня многое из наследства того времени для зрителя со стороны кажется обычным, порой наивным, старомодным. Но разве можно забыть гордость первых энтузиастов создания городского музея? Первоначально для хранения экспонатов использовался эллинг для лодок на городском пляже.

Основатель музея Виолетта Михайловна Лукьянова разве раздумывала, какой заказ, идеологический или культурный, она выполняла, когда объезжала руководителей московских музеев, отыскивая, говоря сегодняшним языком, спонсоров. Не одно поколение горожан помнит удивительную экспозицию «История развития жизни на Земле» — эти крошечные фигурки первобытных людей и реликтовых животных, — которая сегодня бы выглядела незрелищной.

А как гордились работники музея уникальными экспонатами подлинных реконструкций по черепу ископаемых людей, приобретенными благодаря личному знакомству со знаменитым скульптором-антропологом М. М. Герасимовым.

Годы мужания города совпали с периодом спора физиков и лириков, поэтому, в общем-то, не было ничего удивительного в развитии поэтической традиции среди научно-технической интеллигенции. Создавались как бы две поэтические площадки. Одна из них была густо населена теми, кто никогда не причислял себя к профессиональным стихотворцам. Сегодня издан ряд интересных книг, например, А. И. Веретенниковым, «Фольклор на службе атома», в которые включены стихи многих авторов о работе испытателей, о полигонах, словом, о том, что сопровождало повседневную жизнь и работу. Представлены тексты капустников и юбилейных поздравлений. Это очень интересно читать. Есть даже поэма «Василий Теркин на полигоне». Но постепенно «капустное» творчество переросло в нечто более глубокое, родившее такое явление, как объединение поэтов «Радуга». Образовавшись, это объединение стало частью культурного фона города, впитавшего в себя самые разные национальные и культурные слои. Отличительной чертой его с самого начала было поразительно профессиональное отношение к поэтическому творчеству. Пошло ли это от таких его членов, как физик Гелий Александрович, продолживший дело своего знаменитого отца, имя которого носит одна из улиц Сарова? Александр Ломтев в юбилейный год объединения вспоминал: «До того как попасть в „Радугу“, я писал „замечательные“ стихи о том, что золотой осенью грустно, что весной прилетают птички, а любовь — это хорошо, но не всегда весело. Когда я пообщался с „Радугой“ с полгода, мне за свое „творчество“ стало стыдно. Потому что за меня с наслаждением изголодавшихся по бестолковому ученику учителей взялись мэтры Ковшова и Александрович…

Для начала мне дали кличку Слесарь, поскольку в „Радуге“ я воспринимался как простой рабочий паренек „от сохи“. Всем нравилось делать из обезьяны человека. Когда оказалось, что паренек интересуется теорией стихосложения, неплохо рисует, много попутешествовал и на все имеет свою точку зрения, у радужан закрались сомнения и мне дали другую кличку — Шпиен (уж больно боек). Позднее, когда оказалось, что я единственный в „Радуге“ не пью, но профессионально вскрываю бутылки, кличку вновь изменили — Штопор. С ней я, наверное, и умру.

Что мне сразу понравилось в „Радуге“ — так это демократия. Неоперенные молодые поэты могли с яростью (правда, товарищеской) вцепиться клювами в благородные седины мэтров, если те позволяли себе поэтически расслабиться.

Понравилась и ирония, с которой относились к собственному творчеству и творчеству товарищей. Пародии гремели направо и налево и были иногда классом выше, чем пародируемое. Писались самопародии и пародии на пародии».

Поэтический Парнас располагался в Доме ученых, признанном элитном клубе интеллектуалов, попасть куда считалось весьма престижным. В правление Дома ученых входили руководители института, ученые мирового уровня, поэтому планка пребывания и проведения мероприятий в нем была очень высокой. Здесь царил безупречный вкус, чему немало способствовали такие ученые, как В. А. Цукерман, Ю. Б. Харитон и другие.

Не могу не отвлечься. Физик и изобретатель Вениамин Аронович Цукерман обладал прекрасным литературным даром. Его литературные чтения о творчестве Боккаччо отличались глубиной, изяществом и юмором. Кстати, может быть, он воспринял это от знаменитого академика А. И. Шальникова. В 1943 году, когда В. А. Цукерман защищал кандидатскую диссертацию, ему оппонировал Шальников. Дав положительную оценку диссертации, он бросил реплику: «Пожалуй, можно сделать одно замечание. Автор предложил назвать прибор для скоростного рентгеноструктурного анализа рентгенопериодометром. Название действительно отражает сущность прибора. Но знаете, товарищи, как я ни стараюсь произнести это сложное слово, получается сплошное неприличие».

Вообще говоря, культурная ткань атомграда была удивительным явлением. Как ни странно, но в небольшом по масштабам здании Дома ученых достаточно длительный период бился мощный творческий пульс. Это очень интересная, но совершенно другая тема, поэтому хочу сказать лишь, что каждый из членов поэтического кружка по-своему отражал то, уже переплавленное этим городом, его историей, в конце концов, самим географическим местом, мироощущение человека, которому судьбой было даровано быть свидетелем и соучастником чего-то великого, определяющего историю, и не только своей страны. С первого взгляда стихи могут показаться малоподвижными, неяркими. Но они из тех, которые узнаешь со временем, проникая в общую ткань жизни тех коллективов, где работали сочинившие их поэты. И тогда открывается стихия не только формы, но целого моря чувств и переживаний. Поэзия радужан часто обращена к простым вещам, и тут обнаруживаешь трудно уловимое второпях смешение малого с великим.