Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

– А вот так. А кто в Бога верует, тому, наверное, в монастырь можно, – добавил Измайлов, подумав. – А вот скажите мне. Этих… людей с угрозами… вы ко мне подсылали?

– Я. Не хотелось мне вас убивать. Чем-то вы мне с самого начала глянулись. Стойкостью своею, что ли. Или спокойствием.

– Да не смешите меня! – отмахнулся Измайлов. – А что ж это выходит? Тех инженеров, до меня – вправду вы порешили? Не несчастный случай?

– Нет… – Опалинский посерел. Под правым глазом бешено заколотилась какая-то жилка. – То есть… Да! Одного, первого. Бес попутал, не сумел совладать с собой. После… Валентин – тот сам погиб, в раскопе. Несчастный случай, верно, там же еще других задавило… Я не…

– Хм… – Измайлов отчетливо видел, как Опалинский из последних сил сдерживает себя. А что будет, когда перестанет сдерживать или не справится? Лучше бы, кажется, и не знать… Может быть, его можно как-то отвлечь от опасной темы, переключить на другую?

– ВЫ вот что… – с деловым видом сказал Измайлов. – Объясните-ка мне лучше: отчего это один из ваших посланников после в полицейский участок как к себе домой побежал? Вы что же, и егорьевскую полицию с неправедных доходов подкармливаете?

– Да с чего вы взяли? – искренне удивился Опалинский и, кажется, задумавшись, действительно немного отошел от опасной черты. – Кто ж это был?

– Вам виднее, – ответил Измайлов, и, как умел, описал мужичонку.

– Ага! – сказал атаман, и глаза его блеснули таким хищным огнем, что Измайлову опять на мгновение стало не по себе. Впрочем, пламень тут же погас и перед инженером сидел почти прежний Опалинский – спокойный и даже чуточку вальяжный. – Спасибо, что сказали. Без вас и не знал бы… Что ж – каждый норовит копеечку заработать, где сумеет. Можно ль простого человека за то осуждать?

Измайлов вздохнул с облегчением.

– Пойдемте купаться, – вдруг предложил он. – Я пока ехал сюда, весь взопрел, укутавшись. Разоблачиться-то нельзя было – гнус да мошка. А когда на ваше озеро – чистое да глубокое – смотрел, просто млел от вожделения… И мостки там такие соблазнительные, и вода небось к вечеру согрелась. Я плавать люблю, в Петербурге всем на смех даже в Неве купался, безо всяких купален. Помните еще, как у нас принято? А в Егорьевске – Березуевские разливы теплые да мелкие, берега камышом да кустами заросли, а дно илистое – не подойти, не встать…

– Может быть, велеть баню затопить? – осведомился Опалинский вполне светским тоном.

– Нет, спасибо, я именно плавать хочу!

– Отлично придумано! Давайте купаться! – с энтузиазмом воскликнул Опалинский, вскакивая со стула. – Я сам не плавал сто лет!

Прочие обитатели терема наблюдали за странной забавой двух взрослых мужиков – купаться в ночи – с опаской и недоверием. Только Варвара поняла: Измайлов обо всем догадался и теперь отводит припадок у Черного Атамана. Отводит, по видимости, успешно. Незаметно для всех остячка проскользнула в полуземлянку Евдокии.

– Зелье лечебное для атамана есть еще? – спросила она в темноту.

– Есть, – тихо ответила странница и запалила свечу. Как всегда, по представившейся картине нельзя было догадаться, что делала Евдокия до прихода гостя. Спала? Молилась? Еще что-то? – А что – пора? Часто что-то…

– Пора, кажется, – прошептала Варвара. – Да ты мне сейчас дай, а я там посмотрю…

Евдокия давно заваривала для Черного Атамана какие-то травы. Правда, никто толком не знал, помогают они или нет. Но для человеческого устройства в борьбе с болезнью всегда лучше что-то делать, чем не делать ничего.

Отдав Варваре кружку, Евдокия вышла наружу вслед за ней. Посмотрела на луну, на высыпавшие блестящим горохом звезды. На западе небо было еще светло-лиловым с темными, густо-синими полосами облаков. Тихо прошла к озеру, внимательно глядела на мужчин, которые уже выкупались и теперь, натянув рубахи и подвернув штаны, сидели на мостках, спустив ноги в молочно теплую воду.

– Господи! – вздрогнул Измайлов. – Кто это там стоит? Вон там!

– Да это Евдокия, – вглядевшись, ответил Опалинский. – Живет здесь. Не то странница, не то монашка, сам не разберу, – и негромко позвал в темноту. – Евдокия! Покажись! Не пугай мне гостя…

Темная, высокая фигура приблизилась, молча остановилась у начала мостков, откинула низко надвинутый платок. Луна осветила все лицо женщины, но Измайлов успел разглядеть только лоб и глаза: широко расставленные, зеленые и странно знакомые…

– Я мог ее откуда-то знать? Видеть? – спросил он у Опалинского, когда Евдокия ушла.

– Вряд ли, – атаман пожал плечами. – Последний год она вроде бы в Егорьевске не была. Хотя кто ее знает… А вы-то когда назад? И каким макаром? – как бы между делом спросил он.

«Меня отпускают, – догадался Измайлов. – Живым. И даже не требуют никаких клятв. Хотя я теперь, получается, едва ли не самый осведомленный обо всех егорьевских делах человек. И что же мне со всем этим делать?»

Спустя два дня после визита инженера Измайлова на заимку Черного Атамана, на обочине московского тракта возвращавшиеся в Большое Сорокино казаки нашли труп некоего Липата Щукина, мастерски задушенного тетивой от самоедского лука. Наскоро проведенное следствие показало, что покойный всегда числился пьяницей и бездельником, а в последнее время, изредка появляясь в поселке и на Выселках, имел деньги, происхождение которых для всех оставалось загадкой, впрочем, по таежным обычаям легко различимой. Проводить следственные действия в самоедских становищах, на которые вроде бы указывало орудие убийства, опытным людям представлялось изначально бесперспективным. Оставалось неясным, отчего труп не спрятали в тайге (где никто и никогда его не нашел бы) или не притопили в болоте. Этот факт тянул на какой-то как бы знак или послание. Послание это легко мог бы прочесть урядник Карп Платонович Загоруев, да только ему в упомянутое время было не до того. Всю жизнь малопьющий и никогда не замеченный в пьяных безобразиях урядник в те дни много и тяжело, практически не приходя в себя, пил горькую. Исправник Овсянников в досаде морщил лоб и терялся в догадках: что это стряслось с одним из самых исполнительных и толковых егорьевских полицейских? И, главное, как не вовремя…

Глава 24

В которой Шурочка торгуется с остячкой Варварой, а Серж Дубравин любуется закатом и встречает своего бывшего камердинера

Остячка Варвара имела прямо-таки звериное чутье на неприятности. Скорее всего, она унаследовала его от отца, которому подобное же качество всегда позволяло выжить и вывернуться с пользой для себя из самых щекотливых ситуаций. Это же качество позволяло ему до времени остерегать Ивана Гордеева, друга и подельника, который подобного чутья не имел, почти ничего не боялся, и пер по жизни как полный сил бык, напролом, через все и через всех. Впрочем, Алешиной звериной интуиции Гордеев доверял и почасту к ней прислушивался. Что оборачивалось к выгоде для обоих. Где-то теперь Иван, точнее, его душа?… В последнее время старый инородец часто думал об этом. Обладая самыми сумбурными представлениями в вопросах веры, остяк Алеша отнюдь не был материалистом, а, следовательно, был уверен в том, что жизнь души каким-то образом продолжается после смерти. Но что это за образ в конкретном случае Ивана Гордеева? Как бы Алеша не ценил достоинства своего покойного друга, но все же представить его по совокупности заслуг в благостном христианском раю никак не получалось. Про ад же неприятно было даже думать… Некоторое время назад, еще до памятной ссоры, Алеша, вопреки всяческим обыкновениям, даже спросил мнения Варвары, как человека, который подобно ему самому, как мелкий, но ухватистый камешек, вращается меж двух разных миров – инородческого и русского, христианского. Варвара, подумав, отвечала, что душа дядьки Ивана, несомненно, нынче пребывает в Верхнем мире. «А что же он там вместе с самоедскими душами делает?» – удивился Алеша. – «Тебя ждет, – невозмутимо ответила дочь. – Как ты прибудешь, так вы и оглядитесь. Он тебе всю обстановку обскажет. Ну и прикинете вместе, что дальше делать…» Представив себе эту картину, Алеша рассмеялся сухим старческим смехом, но на душе у него отчего-то полегчало.