Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Дмитрий Табачник

Настоящее показание написано мною собственноручно».

Сразу же обращает на себя внимание следующее. Богров только что закончил напряженнейшую и опаснейшую игру. Игру даже не с Киевским охранным отделением, а со всей системой политического сыска империи, тяжело ранил главу правительства, едва сам не был убит, и после этого он предельно спокоен. «Аленский» не только не отказывается давать показания, но и пишет их собственноручно (причем в оригинале документа ясно видно, что писал нормальным, отнюдь не нервным, почерком, без помарок и зачеркиваний). О совершенно спокойном состоянии задержанного свидетельствует и содержание показаний, имеющее множество опущенных нами деталей о разных периодах его жизни.

Нельзя не обратить внимание и на следующие моменты. Богров утверждает, что решил совершить покушение задолго до торжеств, но как с этим согласуется его явно наскоро созданная ложь о террористах? Умственной ограниченностью «Аленский» не страдал, имел огромный опыт работы на охранку, но почему-то придумывает нелепую историю, которую не составляло ни малейшего труда разоблачить при несложной проверке. Причем в изложении Богрова еще более очевидно, насколько бредовыми доводами он оперировал. Чего только стоит его рассказ Кулябко о том, что его присутствие в театре лишит заговорщиков «необходимого сигнала».

Логичными представляются два объяснения данному противоречию. Богров (или те, кто манипулировал им) действовал в условиях временного цейтнота или был абсолютно уверен, что надлежащим образом его сведения проверять никто не будет.

Нельзя также не заметить, что Богров явно пытается смягчить вину Кулябко, постоянно подчеркивая, что тот «искренне» заблуждался и не знал о подлинных целях своего осведомителя.

Что касается утверждения Богрова о «последнем моменте» для убийства Столыпина, то это, безусловно, правильно, но непонятно, почему он тянул до последнего, имея ранее два абсолютно верных шанса для совершения покушения.

Крайне неубедительны и выдвинутые Богровым мотивы покушения на Столыпина. Выдавший немало революционеров, часть из которых отправились на каторгу, платный агент охранки из инициативников вдруг озаботился «реакционностью» курса Столыпина.

Однако наиболее обращают на себя внимание слова о том, что Кулябко первый (в присутствии Спиридовича и Веригина!) заговорил о билетах для «Аленского» в места нахождения императора и премьера.

Немедленно после допроса Богров в сопровождении усиленной охраны был увезен в крепость «Косой капонир», где традиционно содержались особо опасные государственные преступники. Условия заключения были хотя и строгими, но избиениям и тем более пыткам он не подвергался. Единственная жалоба Богрова, прозвучавшая уже после оглашения приговора, «отвратительная еда».

В «Косом капонире» и проходили все допросы. Однако, по непонятным причинам, следующий после задержания прошел только 4 сентября. Провел его опять Иванов, который, как свидетельствуют все его действия, явно пытался добиться правды. Процитируем часть полученных показаний (остальное касается свидетельств Богрова о непричастности к покушению ряда его знакомых): «Относительно причин, побудивших Кулябко выдать мне билет, показываю следующее: Я сообщил Кулябко, что ночевавший у меня "Николай Яковлевич" собирается часов в 9 вечера выйти для встречи с "Ниной Александровной" куда-то в окрестности Владимирского собора, и просил инструкций, как мне поступить в случае, если кто-либо из этой компании даст мне какое-н[и]б[удь] поручение. Кулябко категорически воспретил исполнять какое бы то ни было поручение. Тогда я заявил, что при таких условиях я должен быть изолированным от компании бомбистов, иначе возбужу подозрение их, и что лучше всего для этой цели выдать мне билет в театр, ибо, показав этот билет "Николаю Яковлевичу" и другим, я смогу принять на себя исполнение роли наблюдателя за Столыпиным и неправильно данным сигналом испортить их предприятие… Я прилагал все усилия к тому, чтобы достать билет в театр на 1-ое сентября именно потому, что полагал, что более мне не представится удобного случая для встречи со Столыпиным, ибо мой обман должен был быть выяснен в самом непродолжительном времени охранным отделением. План покушения мною разработан не был. Я был уверен, что, находясь в театре, смогу улучить момент для того, чтобы приблизиться к министру. При разговоре 1-го сентября я просил Кулябко дать мне место поближе к креслу Столыпина, но он и Веригин ответили мне, что в первых рядах будут сидеть только генералы и потому мне сидеть там неудобно. Вообще Кулябко обращал внимание на то обстоятельство, что я очень взволнован, но приписывал это волнение тому, что я неожиданно попал в центр заговора; вместе с тем он мог бы обратить внимание на то, что держал я себя весьма не конспиративно, приходил днем в охранное отделение, телефонировал туда из своей квартиры, посылал туда посыльного u m. п., ходил в Европейскую гостиницу и, наконец, решался открыто посещать такие места, как Купеческое и театр, куда, как лицо неблагонадежное, билетов получить не мог бы. Билет в Купеческое был мною получен от Кулябко без всякой особенной мотивировки».

Как видим, о своих действиях Богров ничего нового не сказал, но чрезвычайно важно его уточнение, что он просил дать ему место рядом со Столыпиным (!) и это не возбудило подозрения Кулябко (как мы помним, последний говорил на допросе практически то же самое) и Веригина. И, показательно, что «Аленский» не удержал своего удивления странной доверчивостью охранников (не «видевших» его «неконспиративности») и тем, что билет был получен «без всякой особенной мотивировки». Что касается «неконспиративности» самого Богрова, то она объяснима в случае, если он готовился к смерти. Тогда информация о его сотрудничестве с охранным отделением и так вскоре стала бы всем известна.

Следующий раз Богров допрашивается опять со значительным перерывом, только 6 сентября. На этот раз следователем по особо важным делам округа Киевского окружного суда Василием Ивановичем Фененко, в показаниях которому он подтвердил, что никакого наблюдения за ним в театре не было: «Когда я был в театре, у меня возникала мысль, что Кулябко учредил за мной наблюдение, но я убедился, что такого наблюдения не имеется».

Но наиболее интересно другое. Он вдруг отказывается от прежней мотивировки совершения акта террора! Богров собственноручно написал: «…я отказываюсь объяснить причины, побудившие меня после службы в охранном отделении совершить убийство Столыпина».