Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Дмитрий Табачник

Брат премьера следующим образом описал завершение земного пути великого государственника-реформатора: «Покойный за исключением первого дня всё время чувствовал, что умирает. "Смерть незаметно подкрадывается ко мне", — говорил он. Он не верил никаким уверениям врачей. Они успокаивали его, говорили, что недели через две он встанет, а он отвечал им: "Когда вы избавите меня от страданий?" Врачи пробовали возражать, но он решительно заявлял им: "Нет, я чувствую, что умираю". Самообладание он сохранял удивительное. Только во сне прорывались стоны, всё же остальное время он молчал, терпеливо перенося муки. Ни жалоб, ни стенаний никто не слышал от него. Когда началось умирание, чтобы затемнить страдание, ему давали морфий. Но сознание было и не уничтожалось. Между тем дозы морфия были большие. Среди мук он бредил. У него в мозгу запечатлевалась какая-то бумага, которую надо было подписать, которую подписывать ему не хотелось, но подписывать заставлял долг или какие-то соображения. Он говорил: "Неужели надо подписать?.. Ну, хорошо, подпишу…" Потом он сказал: "Перо…" Ему подали ручку без пера. Он сказал: "Кто же дает ручку без пера…" Тогда ему дали перо и он подписал на стене свою фамилию. Перед смертью он сказал вдруг: "Зажгите все огни… Света… Света… Поднимите меня выше… выше", — и замолк».

Погребение состоялось 9 сентября. Похоронили председателя Совета министров согласно оставленному им завещанию — там, где он встретил смерть. Место было выбрано символично. Рядом с могилами выданных на расправу царем Петром Великим и казненных предавшим свой народ клятвопреступником Мазепой полковников Искры и Кочубея у Трапезной церкви Киево-Печерской лавры, в которой и проходила заупокойная литургия.

Во время хрущевской антирелигиозной кампании надгробие Столыпина было снято (но у кого-то, даже в те времена, хватило смелости не уничтожить могильную плиту и крест, а спрятать на первом ярусе Большой лаврской колокольни под кучей хлама), а место могилы заасфальтировано. Восстановили его только в 1989 году.

Что касается задержанного террориста, то первые сведения о мотивах своих действий и всей истории отношений с охранным отделением он дал немедленно после задержания — на допросе, проведенном в театре подполковником Ивановым по поручению Чаплинского (на допросе также присутствовали товарищ прокурора судебной палаты Царюк и прокурор Брандорф): «Решив еще задолго до наступления августовских торжеств совершить покушение на жизнь министра внутренних дел Столыпина, я искал способ осуществить это намерение. Так как я не имел возможности встретиться с министром, я решил обратиться к начальнику охранного отделения Н. Н. Кулябко, которому я рассказал, что ко мне обращался некий молодой человек, который готовится совершить покушение на одного из министров, и что этот молодой человек проживает у меня на квартире. Кулябко, будучи очень взволнован сообщенными сведениями, поставил наблюдение за моей квартирой для установления личности этого молодого человека…

Конечно, Кулябко вполне искренне считал мои слова истинными. Вследствие этого Кулябко дал мне билет в Купеческое собрание и затем в театр… Еще раз повторяю, что полковник Кулябко не знал о цели моих посещений…

Во время первого антракта я не сходил с места. Во время второго я прошел в коридор, где Кулябко сказал мне, что он сильно беспокоится насчет моего квартиранта и предложил ехать немедленно домой. Я выразил согласие, но повернул в другую сторону и прошел в проход, в котором стоял Столыпин. Подойдя к нему на расстояние 2–3 шагов, я вынул револьвер "браунинг" и произвел два выстрела. После этого повернулся и пошел к выходу, но был задержан…

Всё рассказанное мною Кулябко было вымышлено. Никто у меня не останавливался. В первое свидание я рассказал в самом неопределенном виде, что ко мне на дачу, где я жил в течение 2-х недель, приезжал молодой человек по кличке "Николай Яковлевич", с которым я будто бы познакомился в С.-Пб. Человек этот расспрашивал меня об условиях, в которых будут протекать киевские торжества и, видимо, интересовался условиями, при которых мог бы иметь место террористический акт. Кулябко спросил у меня приметы этого человека, а также просил сообщить, если будет что-нибудь новое. Между прочим, он указал на пачку билетов, которые лежали у него на столе и спросил: "А билет на торжества у Вас есть?" Я ответил, что билет мне не надобен, ибо я боюсь афишироваться. При этом разговоре присутствовал Спиридович и Веригин.

Только при следующем разговоре по телефону я попросил билет в Купеческое. Билет мне был дан. После Купеческого я вечером, часов в 11, зашел в охранное отделение; Кулябко уже спал, я написал ему сообщение, что "Николай Яковлевич" приехал ко мне, ночует у меня и завтра намерен встретиться с неизвестной девицей "Ниной Александровной", у которой есть бомба. Всё это опять-таки было ложно. Кулябко поставил к моему дому наблюдение для того, чтобы заметить выход "Николая Яковл." и встречу его с "Ниной Александровной". Во время свидания в Европейской гостинице я напирал на необходимость выделить меня из компании бомбистов и с этой целью просил создать предлог в виде ухода моего в театр. В то же время посещение мною театра давало бы возможность предупредить покушение тем, что я не дал бы нужного заговорщикам сигнала.

Ни к какой партии я не принадлежу. Имел года три тому назад связи с анархистами, но связи эти безвозвратно порвал…

Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции, т. е. отступления от установившегося в 1905 году порядка: роспуск Госуд. думы, изменение избирательного закона, притеснение печати, инородцев, игнорирование мнений Гос. думы и вообще целый ряд мер, подрывающих интересы народа. С середины 1907 года я стал давать сведения охранному отделению относительно группы анархистов, с которой имел связи. В охранном отделении состоял до октября 1910 года, но последние месяцы никаких сведений не давал… В охранном отделении я шел под фамилией "Аленский" и сообщал сведения о всех вышеприведенных лицах, о сходках, о проектах экспроприации и террористических актов, которые и расстраивались Кулябко… Никакого определенного плана у меня выработано не было, я только решил использовать всякий случай, который может меня привести на близкое от министра расстояние, именно сегодня, ибо это был последний момент, в который я мог рассчитывать на содействие Кулябко, так как мой обман немедленно должен был обнаружиться.

Настоящее показание написано мною собственноручно».