Избранное - Илья Вергасов

За полночь мы услышали далекий скрежещущий звук, рождавший тревогу. Белаш насторожился.

- Под Севастополем! Успел бы туда Иван Ефимович - фашисту города не видать!…

Так я впервые услышал о Петрове…

Вошел адъютант:

- Вас ждут.

Одернул китель, зашагал к кабинету. Адъютант открыл передо мной дверь.

- Разрешите? - сказал я громко.

Иван Ефимович удивленно смотрел на меня.

- Товарищ командующий! Бывший командир партизанской бригады подполковник Тимаков!

Он горячо пожал мне руку:

- Молод, очень молод. - Лицо Петрова как-то внезапно дернулось. - Что ж, война - дело молодых. - Снова тик, подергивание головы, старая контузия, должно быть. - Садитесь, гостем будете. - Он сел напротив. - Хорошо помогали Севастополю.

- Спасибо.

- Это вам, партизанам, спасибо.

Солдат в белом халате, с поварским колпаком на бритой голове поставил между нами поднос с чаем и бутербродами и удалился.

Петров угощал:

- Ешьте, отдайте должное стараниям военторга.

Торопливо вошел адъютант и, склонившись к генеральскому уху, что-то шепнул. Иван Ефимович изменился в лице - посуровел, поднялся и подошел к столику с телефонами. Я встал, но он жестом велел сидеть. Взял трубку:

- Слушаю.

И - тишина.

Я не смотрел на генерала, но чувствовал его напряжение.

Воздух в кабинете словно был наэлектризован. У дверей навытяжку замер адъютант. Командующий откашлялся.

- Мои соображения: город можно взять за трое суток, но будут большие потери. - Он помолчал. - Нет гарантии, что фронт немцы не остановят там, где остановили наш керченский десант в начале сорок второго года. Малой кровью можно освободить весь Крымский полуостров весной во взаимодействии с войсками Толбухина.

Каждое слово он произносил четко, но именно за этой четкостью я улавливал всю глубину его волнения. В кабинете стало еще тише.

- Ясно. До свидания, товарищ Иванов.

Легкий шорох - он положил трубку, но продолжал стоять у аппарата.

Адъютант исчез. Неприятный холодок пробежал по спине. Я неслышно сложил тарелочки на поднос, подобрал крошки.

Петров подошел к окну, стал смотреть на синюю полоску лимана. Широкая спина согнулась, округлилась. Наконец повернулся ко мне:

- Когда ранены?

- В марте сорок третьего года.

- Хочу уточнить: сколько участников обороны Севастополя пробилось в партизанские отряды?

Генеральские глаза требовали правду. Но вместе с тем я понял: он знает ее. Ждал терпеливо, давая время обдумать ответ.

- Одиночки, товарищ генерал.

- Сколько?

- В нашу бригаду пришло до тридцати человек.

- Вас, партизан, трудно было найти?

- Искать было некому, Иван Ефимович. Фашисты опередили: блокировали подступы к лесам. Они расстреливали на месте женщин и стариков, стоило лишь тем выйти в подлесок за хворостом.

- Тяжела твоя правда, партизан. - Он медленно подошел к столу, по-стариковски нагнулся и достал из ящика толстый альбом. - Может, кого узнаете?

На фотографии в группе командиров я увидел знакомого майора.

- Белаш!

- И что с ним? - Глаза генерала с надеждой смотрели на меня.

- Убит на яйле, мы хоронили…

Он мне сейчас почему-то напомнил нашего станичного землемера, только что вернувшегося с поля, где отмерял горластым мужикам наделы. Причина, которая привела меня в кабинет, показалась до того частной, что о ней неловко было и говорить. Я сделал движение, которое можно было понять как немую просьбу: разрешите удалиться? Однако Петров потребовал:

- Выкладывайте о себе все! Не просто же повидать меня явились…

Слишком много я думал об этой встрече, о тех словах, которые скажу.

Он выслушал с вниманием; подумав, сказал:

- Пишите рапорт и ждите вызова через военкомат.

* * *

Я снова в Краснодаре. Боясь пропустить вызов, отсиживаюсь в сырой комнатке один на один с серыми стенами с засохшей геранью на подоконнике. За стеной - женщина. Уходит куда-то утром, возвращается после полудня. Плеск воды; что-то готовит - запах жареного лука просачивается во все щели. У нее, должно быть, тепло, уютно. Иногда приходится с ней здороваться, при встречах уступать дорогу.

- Спасибо, - чуть слышно благодарит.

Как- то перехватил на себе ее пристальный взгляд. Впрочем, наверное, показалось…

Почему нет вызова? Десятые сутки. Правду говорят: хуже всего ждать и догонять!

Я снова пробираюсь в Ахтанизовскую. Узнаю: командующий в войсках. Но разве у кого повернется язык сказать, в каких соединениях или частях? Да и спрашивать не положено.

А комендант штаба? Я разыскал его на улице.

- Здравия желаю, товарищ подполковник!

- А, ваша милость. Зачем пожаловал?

- Командующий велел навестить через декаду, - соврал я.

- Через декаду, говоришь? - Он удивился.

Решил идти напролом:

- Где мне найти Ивана Ефимовича?

Подполковник чуть не поперхнулся:

- Может, хочешь узнать, что делается в шифровальном отделе?

- Мне нужна встреча с генералом, очень нужна! - умоляюще проговорил я.

Подполковник решился:

- За добро добром платят! Ты тогда мог накапать - я-то знаю, как мои помощнички тебя встретили… Шагай на Гадючий Кут. Запомни: я тебя знать не знаю!

На попутных добрался до Керченского пролива. С моря дул ветер, пахнущий сивашской гнилью.

Хоть волком вой - ни души! Рыбацкие хатенки без крыш, с полуразвалившимися стенами, сарай, сплюснутый взрывом. У берега на ржавых рельсах - причал, заставленный бочками. Недалеко от причала на якоре серый добротный катер с флагом Военно-Морских Сил.

Подумал: может, командующего поджидает? Тихо, по-партизански, с оглядкой спустился к причалу, притаился за бочками.

Высокая фигура в дождевике с капюшоном стояла у самого конца настила, метрах в десяти от меня.

Вспомнил генеральскую спину у окна… Конечно, он! Перевел взгляд на катер, заметил группу военных, и среди них генеральского адъютанта, обеспокоенно поглядывающего на Ивана Ефимовича.

О борт судна хлестали азовские волны. На крымском берегу дышал фронт. Далеко на востоке, наверное на косе Чушке, била тяжелая артиллерия. Меня окружали почерневшие от времени дубовые бочки с ржавыми обручами, вкривь и вкось обнимающими рассохшиеся клепки.

Петров неотрывно смотрел на далекий берег, откинул капюшон, снял папаху - ветер с запада зашевелил редкие седые волосы. Нахлобучив папаху, генерал глухо крикнул:

- Подавай!

Катер пошел курсом на север…

* * *

Утром, простившись со стариком рыбаком, угостившим меня крутой ухой, - я ночевал у него за лиманом, - вышел на развилку.

Ощущение непонятной тревоги не покидало меня.

Увидел машину коменданта.

- Куда? - спросил он под скрип тормозов.

- В Краснодар.

- До Крымской подброшу, садись.

«Виллис» споро подбирал под себя прифронтовую дорогу.

Комендант долго молчал, потом повернулся ко мне:

- Видел?

- Да.

- Говорил?

Я рассказал о том, что было в Гадючьем Куте.

- Иван Ефимович… Я с ним из самой Одессы. Это. был настоящий командующий! - негромко сказал комендант.

- Почему «был»?

- Срочно отозвали в Ставку. Двести пятьдесят дней Севастополь защищал. Сколько тех защитников было? С гулькин нос, а держали. Петров всей битве голова. А теперь вот ждем нового хозяина…

- Кого, не секрет?

- Секрет, известный самому Гитлеру… Наверное, генерала Еременко.

- Сталинградский?

- Он. Говорят, боевой; помалкивает, прихрамывает, а своего добьется, хоть тресни, - вздохнул штабной комендант.

7

Настроение - как у человека, которого вдруг высадили с парохода там, где он не собирался высаживаться.

Дни за днями - декабрьские, промозглые. Хожу по городу, вглядываюсь в лица - в женские, детские. Голодных тут нет - Кубань хлебная. Но и радостных не часто встретишь.

В редкие солнечные дни я на берегу Кубани, под старым дубом с выжженной молнией сердцевиной. Бегут мутные воды к морю стремительно, напористо, грызут берега - то там, то тут обваливается земля.

Тяжелее всего в дождливые дни. Томлюсь в своей комнатенке, курю до головокружения, и моя жизнь как бы прокручивается обратно…

…Тропы, тропы, ревущие горные реки, ледяная яйла, черные буковые леса. Порою все это так близко подходит ко мне, что кажется: переступи порог - и ты в горах, а на тропе ждет связной дядя Семен.

Идет цепочка партизан. Вокруг безлюдно, молчаливо. Горят леса, сосны вспыхивают от корней до макушки, будто их бензином облили. Огненные трассы прошивают сумрачное небо. Пули «дум-дум» мелькают синими огоньками, стаями звикают вокруг нас. Мы торопливо перешли с высоты на высоту, треск автоматных очередей рвал над нами отравленный угаром воздух.