Мясной Бор - Станислав Гагарин

Директива по стратегическому развертыванию сухопутных войск на Востоке по этому плану была подписана главкомом фон Браухичем 31 января 1941 года, и Гитлер до самого последнего балансировал между «Альтоной» и «Дортмундом», склонившись, в конце концов, к последнему варианту.

Необходимость сделать этот мучительный и, как теперь понимал Гальдер, роковой выбор заставляла фюрера, с другой стороны, искать и выпячивать любые моменты, которые бы подтверждали возможность начать и выиграть войну с Россией. Поэтому доклад полковника Кребса, суть которого начальник генштаба немедленно сообщил фюреру, принес ему глубокое удовлетворение. Полковник Кребс, исполнявший в Москве обязанности военного атташе, сообщал, что, хотя наркомом обороны Тимошенко и приняты радикальные меры по перевооружению Красной Армии и расширенной подготовке командных кадров, большевистские вооруженные силы куда слабее, нежели они были в 1933 году. Чтобы выправить последствия репрессивных ударов по офицерскому корпусу в 1937–1938 годах, России понадобится двадцать лет… Характерно, что в первую очередь уничтожены те русские офицеры, которые учились по обмену в военной академии Германии, хорошо были знакомы с боевыми особенностями рейхсвера и вермахта. Это могло иметь крайне негативное значение для Германии в будущей войне, но сейчас таких командиров в Красной Армии больше нет. После серии жестоких чисток в предвоенные годы в отдельных военных округах России дивизиями командовали капитаны и старшие лейтенанты. Теперь они стали полковниками, но военной мудрости, стратегического опыта приобрести, естественно, не успели.

В этом месте доклада Кребса Франц Гальдер не преминул заметить, что в сухопутных войсках вермахта нет ни одного командира полка, который бы не имел офицерского опыта первой мировой войны. Фюрер благодарно улыбнулся начальнику генштаба и часто-часто задышал. Это свидетельствовало о том, что Гитлер растроган и старается сдержать переполняющие его чувства.

Гальдер понимал, как сильно подвинул фюрера доклад Кребса к решению выбрать «Дортмунд». В первые недели войны генерал и сам находился в полной уверенности в том, что они поставили на единственно верную карту. Ошеломляющий успех вторжения, окруженные группировки русских, пленные, трофеи… Как тут было не потерять голову и такому осторожному в оценках человеку, как Франц Гальдер! В дневнике за 6 июля 1941 года он записал: «Русская тактика наступления: трехминутный огневой налет, потом — пауза, после чего атака пехоты с криком „ура“ глубоко эшелонированными боевыми порядками, до 12 волн, без поддержки огнем тяжелого оружия, даже в тех случаях, когда атаки производятся с дальних дистанций. Отсюда невероятно большие потери русских». А на последующий день: «Оптимистическое настроение у командования 11-й армией сменилось разочарованием. Наступление… опять задерживается. Причины этого неясны».

Теперь-то Гальдер лучше разбирается в причинах начавшихся тогда сбоев, которые зимой едва не привели вермахт к судьбе Великой армии Наполеона. Он вспомнил о чистках в армии противника, и в сознании всплыла цифра «34039». Она обозначала число потерянных с начала войны собственных офицеров.

«Как и у русских, эти жертвы из категории лучших, — невесело подумал Гальдер. — Таковы законы судьбы. Когда потрясаются основы жизни, под колесом истории оказываются достойные».

Он посмотрел туда, где виднелся купол Тиргартенского дворца, будто прикидывал: не покачнется ли колесо, под которым рано или поздно окажется он, генерал Гальдер…

Перед мавзолеем Гинденбурга гусиным прусским шагом проходили в первомайском параде последние батальоны.

Когда мавзолей миновали войска, Гитлер вместе с генералом Шмундтом, старшим адъютантом, спустился к раненым ландзерам. Он здоровался с каждым из них за руку, затем прицеплял к мундирам Железные кресты, их нес Шмундт на серебряном подносе. Вождь успевал ободрить награжденного двумя-тремя словами, не забывал при этом и ласково потрепать счастливца по щеке.

Добродушная, отеческая улыбка не сходила с лица фюрера. Настроение у Гитлера было превосходное.

5

От осознания собственного бессилия и беспомощности ей хотелось заплакать… Это как во сне: пытаешься уйти от грозящей опасности — и не в состоянии ни пальцем шевельнуть, ни двинуться с места.

Но во сне нет-нет да и пробьется пока еще слабое, эфемерное, но снимающее страх соображение о том, что вот проснешься — и все кончится. А тут явь была такой ужасающе реальной, что Настя Еремина призывала на помощь остатки самообладания.

Под ее руками все рвались и рвались бледно-зеленые с синевой кишки, истончившиеся от постоянного недоедания, а теперь множественно проколотые острыми остьями овсяных зерен. Лежавший на операционном столе боец находился в наркотическом состоянии, и у Анастасии подспудно возникало глухое раздражение от того, что напрасно распылился в воздухе так бережно сохраняемый эфир. Но военврач Еремина помнила и его запавшие глаза, залитые мукой, черные руки, охватившие раздутый живот, и жалобный шепот: «Доктор, пожалуйста… Доктор, пожалуйста!»

Теперь бы ему проклинать ту минуту, когда веселым зайчиком запрыгала мысль: как повезло! Брел красноармеец по лесной дороге и вдруг… Лежит на обочине кавалерийская торба, гусевский, видать, вояка обронил, их ведь через порядки 92-й дивизии выводили в тыл. Молодой воин, дурачок неискушенный… Столько дней голодать, а тут добротное зерно, не какой-нибудь заменитель из березовой коры, добрый овес, его и лошади кушают с аппетитом, и детей кашей подобной кормят. Мочи терпеть голодуху никакой, разумение о том, что с зерном сделать можно, не приобрел парнишка, городского был происхождения, образца двадцать третьего года, понимал лишь одно: перед ним пища. Вот и наглотался, едва пережевывая зерна овса из торбочки. Непереваренные желудком острые зерна проникли в кишечник и стали там разбухать, одновременно пронзая тонкие стенки.

Парень был обречен. И все же Настя пыталась его спасти. Она вскрыла брюшную полость, еще не зная, что там обнаружит. Хотела убрать часть пораженной ткани, соединить здоровые участки, но таких уже не было почти. Анастасия выводила набитые овсом плети, они рвались у нее в пальцах, и никакое врачебное мастерство уже не могло спасти красноармейца.

Подошел старший хирург, взглянул мельком, не теряй времени, сказал. Командных ноток в голосе его Еремина не уловила, вроде совет коллеги, значит, можно еще потянуть, тут и профессиональная честь задета, и парня жалко, хотя вон какая очередь увечных. Правда, поток раненых несколько поиссяк — армия перешла к обороне, но артобстрелы и бомбежки исправно калечат людей, война никому не дает передышки. И обидно: по-глупому пропадает мальчишка, не в священном бою, а вот так, от того, что съел не то и не так, как следовало бы.

Он пребывал в наркотическом сне, который и сном-то назвать нельзя, ибо в таком состоянии психика отключена наглухо, никаких, пусть и нереальных, просветов в обыденный мир. Не снилась красноармейцу мать, которой напишут: сын ее умер от ран, полученных в сражениях с немецко-фашистскими захватчиками у поселка Мясной Бор, что в Ленинградской области. Не смог перед смертью увидеть молодую жену Наташу, с которой сыграл свадьбу за неделю до войны. Так и не узнал Николай Петранков, бывший слесарь из города Красноярска, что месяц назад родила ему Наталья сына, которого в честь отца назвали Николаем.

Для него все кончилось в тот момент, когда наркоз отключил сознание. Снова и снова пыталась исправить роковую оплошность Анастасия. Она выбилась из сил, понимала: нет никаких шансов, и продолжала работать. Нелепый сподобился случай, и так хотелось выцарапать у смерти бедолагу.

Снова возник старший хирург. На этот раз не сказал ни слова, лишь глянул удивленно на Анастасию.

Хотела Еремина глубоко вздохнуть, и даже грудь поднялась, принимая воздух. Но сдержалась, остановила на мгновение дыхание, осторожно выдохнула, расслабилась, усилием воли стерла произошедшее, знала по опыту: поступишь иначе — замучают воспоминания.

— Кто у нас следующий? — уже спокойно, переключаясь на иной случай, спросила Анастасия хирургическую сестру.

— Проникающее ранение грудной клетки, доктор.

— Хорошо, — промолвила военврач, она уже переключилась, быстрыми движениями убирала вовнутрь содержимое брюшной полости несчастного Петранкова. Зашивать не имело смысла, ему все равно, а время, цена которому жизнь другого человека, потеряешь.

— Снимайте, — сказала она санитарам.

Насте казалось, что забудет того несчастного красноармейца, чьи кишки так обреченно рвались в ее пальцах.

Но врач Еремина ошиблась. Она помнила его всю жизнь.

6

Первым провалился в воду Яков.