Фантастика-1975,1976 - Борис Лапин

— Хотелось бы попутно указать, — росчерком стал закругляться лектор мой, — на крайнюю аморальность пресловутого изобретения под названием «разбегание галактик». Последние годы прогрессивная атеистическая современность, главным образом в опроверженье божественной исключительности нашей во Вселенной, все чаще нащупывает в мировой бездне обитаемые планеты с достаточным детским населением, надо полагать. Правда, поиск ведется вилами по воде, сплошь по статистической догадке, но все равно, все равно… сердце кровью обливается при мысли о масштабах возможной аварии для набитого детворой космического автобуса, что сломя голову несется по необорудованной трассе и даже без объявленного пункта назначения!

Без передышки и с поминутной ухмылкой в тоне эстрадного манипулятора — «видите, как все просто получается», — он преподал мне затем предварительные, вовсе сумасбродные сведения о совершающемся якобы продольном укорочении летящего предмета вплоть до утраты одного измерения с приближеньем к световой скорости. Образно говоря, магические шарики так ловко мелькали в его руке, что и в сотню глаз не углядишь обмана! Пальцем в воздухе передо мною были нарисованы последовательные фазы условного равнобедренного треугольника, как он, все стремительней сокращаясь по оси движения и до нуля же сплющенный конец, с разгону проваливается, вернее, продавливается вершиной в дыру самого себя для незамедлительной отправки в обратную дорогу. Лишь с повторного захода посчастливилось мне кое-как ухватить, что критического рубежа достигшая громада на чудовищной вспышке переваливает барьер скоростной константы, чтобы, вывернувшись наизнанку с обратным знаком и, следовательно, таинственными задворками, продолжить свою гонку вспять за новым импульсом. По толкованию Никанора, она как бы размазывается по поверхности некой, совместно с прочими образуемой ослепительной сферы, отчего не переливчато и дробно, каждой звездой в отдельности, а вся сразу, в сто миллионов солнц, сверкает нам тогда издалека. «Не мудрено, что в подобный перемол попавшая галактика ревом раздираемого самсонова льва оглашает безмолвие космоса!» И так как по чисто мускульной логике подобный переворот должен происходить без задержки, при почти нулевой длительности, то весь занимаемый описанной процедурой период и есть космическое мгновенье, в мельчайшие доли которого вписываются, может быть, сотни поколений людских, если не целые геологические эпохи. И не то удивительно, что незримые нами антимиры сразу после описанной турбуленции по естественной логике физической обратности своей и должны исчезать из поля зрения нашего, а в том, наверно, что в силу единой системы неминуемо размещаются они не где-то в смежном районе по соседству, а в бок с нами, в том же жилом объеме, что и мы… И так как понять сказанное было мне все равно нельзя, то чуть не до слез расстроило меня незавидное положение тамошних граждан, в настоящую минуту подобно нам мчащихся куда-то в обратную сторону и тоже невесть зачем, но в придачу ко всему со всеми грустными последствиями зеркальности своей, где все наоборот, вплоть до физиологии, а добро и зло поменялись местами.

Отбиваясь от еретического миража, ссылался и я тоже на вопиющие противоречия услышанного с некоторыми понаслышке известными мне уравнениями величайших умов науки. И Никанор охотно согласился, что и в самом деле сравнительно с дымковской моделью чудовищная концепция Козьмы Индикополова о Вселенной на трех китах выглядит верхом математической гармонии.

— Но вы снова забываете, что видите сейчас мироздание снаружи… неужели вам кажется, что из кармана или рукава можно точнее усмотреть истинный покрой пальто или пиджака? — тихо посмеялся Никанор Втюрин, причем создавалось впечатление, что какие-то утаенные от меня подтверждающие факты внушали ему подобную уверенность. — Ничего, послезавтрашние подмастерья звездных наук благоговейно утрясут наши черновые недоделки на своих более совершенных арифмометрах. Здесь зерно всех будущих открытий о Вселенной… теперь держите его крепче, чтоб не склюнул сквозь пальцы какой-нибудь проворный петушок!

Наконец-то вся доступная для обзора Вселенная умещалась в моей ладони. Свет отдаленной правды лежал на ее дразняще-расплывающемся чертеже. Больше всего она походила на беглый набросок, с натуры нарисованный ребенком. Трудно было глаза от него отвести, словно от кона с видом на вечность, к. сожалению, нарисованную всего лишь на фанере, как оказалось чуть позже, при свете наступавшего дня. Попутно в воображении моем уже возникало ожидавшее меня небольшое, районного значения, аутодафе с участием в главной роли оскользнувшегося автора, пылающего на вязанках ереси под унывное пение ритуальных уравнений.

На прощанье по установившейся привычке мы с Никанором вышли посидеть под сиренью возле домика со ставнями. Скамейка была холодна и мокра от ночной сырости, лучи пробивались сквозь рассветный падымок, радужно искрилась сизая в росе трава. Без единой соринки тишина окраины располагала к молчанью о предмете состоявшегося ночного бденья. Машинально поднял я голову сравнить портрет с оригиналом. Покамест ни промышленный дым из окрестных труб, ни тучка, ни птица на пролете — ничто не омрачало пророзовевшую синь. Любое мечтанье идеально вписывалось в тот девственно чистый над головой лист, будто ничего не бывало там прежде. Издревле населяемая виденьями пророков и поэтов, небесная пустыня была готова принять новые караваны призраков, что пройдут по ней транзитом после нас. И тогда по сравнению с нею модель мироздания по Дымкову, ныне предаваемая огласке в качестве следственного материала к распознанию последнего, показалась мне лишь учебным пособием по анатомии верхоглядства.

Впрочем, что касается меня лично, то я никогда не сомневался в дымковском ангельстве.

ВИКТОР ГУМИНСКИЙ

ВЗГЛЯД СКВОЗЬ СТОЛЕТЬЯ

«Характеристическая черта новых поколений — заниматься настоящим и забывать прошедшее, человечество, как сказал некто, как брошенный сверху камень, который беспрестанно ускоряет свое движение; будущим поколениям столько будет дела в настоящем, что они гораздо более нас раззнакомятся с прошедшим…»

Эти замечательные своей печальной искренностью слова принадлежат В.Ф.Одоевскому — одному из самых крупных русских литераторов первой трети XIX века. Отнесены они к «будущим поколениям» 44 века (героям утопии Одоевского «4338 год»), но уже сейчас поневоле приходят на ум, когда обращаешься к той области прошедшего, где их автор оставил столь заметный след — русской фантастике.