Фантастика-1975,1976 - Борис Лапин

«Сон смешного человека» примыкает, в свою очередь, к апокрифическим видениям «земного рая» и к той жанровой разновидности «фантастических путешествий», которая в XIX веке была представлена утопическим «Сном» декабриста А.Д.Улыбышева (1819), тем же «4338 годом» Одоевского (где путешествие в будущее совершает сновидец-сомнамбул), сном об идеальной России Ивана Васильевича из «Тарантаса» В.А.Соллогуба (1845) и, наконец, знаменитым сном Веры Павловны из «Что делать?» Чернышевского (1863).

Улыбышев предварил своему описанию утопической России следующую характеристику подобных произведений: «Патриот, друг разума, а особенно друг человечества… находят во сне свои химеры, которые доставляют им минуты воображаемого счастья, какое в тысячу раз предпочтительнее всему, что дает им грустная действительность».

Пример с Достоевским, как нам кажется, убедительно показал, что изучение русской фантастики — это не только «прикладной» вопрос предыстории нынешней научной фантастики, но и актуальная историко-литературная проблема большого масштаба, важная для более глубокого понимания многих лучших образцов русской реалистической литературы.

Отсюда можно сделать частный вывод относительно уровня работ по истории фантастики. Он, без сомнения, должен соответствовать значительности самого материала, отвечать требованиям научности, предъявляемым к любому исследованию по истории русской литературы. Между тем критики, занимающиеся сейчас прошлым русской фантастики, «порою имеют об этом прошлом весьма относительное представление».[5]

Разберем две работы в тех их частях, которые касаются нашей темы. Статью Р. Нудельмана «Фантастика, рожденная революцией»[6] и брошюру Е.И.Парнова «Современная научная фантастика», выпущенную издательством «Знание» в 1968 году.

Исторические экскурсы этих сочинений поразительно напоминают один другой. Похвалив в самом начале своего исследования статью Нудельмана, Парнов начинает ее пересказывать.

В результате в книгу Парнова переходят и искаженные Нудельманом названия русских утопий, переиначенные имена их авторов: «4348 год» (?) В.Л. (?) Одоевского вместо «4338 год» Одоевского В.Ф., то есть Владимира Федоровича; «Путешествие в царство (?) Офирское» М.М.Щербатова вместо «Путешествия в землю Офирскую г-на С… шведского дворянина».

Переходят и неверные с историко-литературной точки зрения формулировки. Анализируя утопию Щербатова, Парнов, например, использует положение Нудельмана о том, что в русских утопиях «удивительно уживаются монархический деспотизм (хотя Щербатов проповедует идеал просвещенной, а не абсолютной монархии, что далеко не одно и то же. — В.Г.) и прогрессивный экономический базис (основанный у Щербатова на чем-то весьма напоминающем крепостное право. — В.Г.)».

Из этой посылки Парнов делает следующий и вполне самостоятельный вывод: «Будь иначе, это сочинение вряд ли смогло увидеть свет в крепостнической России». Но утопия Щербатова, как известно, так и не смогла «увидеть свет в крепостнической России». Она была впервые опубликована только в 1896 году, то есть через 112 лет после своего написания и через 35 лет после отмены крепостного права в России.

Если рассматривать русскую фантастику в полном историческом объеме, то рассказ о ней следует начинать с явлений, которые сформировались в далеком культурном прошлом: в устном народном творчестве с одной стороны, в средневековой литературе — с другой.

В фольклоре имеется обилие жанровых разновидностей, явно близких фантастической литературе: сказочная (поиски «иного царства» в русской сказке), форма исторического предания о «золотом веке», легендарная (разнообразные социально-утопические легенды типа сказания о «Городе Игната» казаков-некрасовцев или знаменитой китежской легенды). Современная фантастика располагает даже терминологией, подчеркивающей это сходство.[7] Но связь между фантастической литературой и фольклором далеко не такая прямая, какой кажется на первый взгляд. Фольклорная фантастика имеет свою специфику, связанную с своеобразием историзма в устном народном творчестве, с соотношением понятий правды и вымысла в нем. Так как здесь имеется много общего с древнерусской литературой, то мы и рассмотрим этот вопрос на примере последней.

Древнерусская литература в принципе не знала категории фантастического в современном значении этого слова, антонимичном действительному, реальному. «Литературное повествование в Древней Руси… претендовало быть документом, притязало на строгую фактичность,… вымысел же, открытый вымысел во всяком случае, в литературе не допускался» (Д.С.Лихачев). Иначе говоря, те события, явления, которые современный человек оценит как нереальные, фантастические, представлялись древнему читателю вполне достоверными. «Читая о чуде в Невской битве, когда ангелы, летая над полем битвы, с высоты избивали вторгшихся на Русь шведов, читатели верили… в полную правдивость этого рассказа», — как писал тот же Д.С.Лихачев. Поэтому, говоря о древнерусской фантастике, мы, в сущности, делаем методологическую ошибку — судим о явлении с чуждой самому ему точки зрения.

Но эта ошибка исторически оправдана. Древнерусская литература никогда не была замкнутым в себе, непроницаемым миром для литературы нового времени. Средневековье щедро отдавало свои образы и идеи последующим эпохам, а те переосмысляли их в собственном духе. Связь времен не прерывалась, хотя и могла быть едва ощутимой. Так и корни фантастической литературы уходят за историческую черту средних веков — в литературный мир Древней Руси, построенный по своим особым законам, отличным от тех, по которым живет фантастика в литературе нового времени.

Почти то же, с известными оговорками (относительно сказочной фантастики, например), можно повторить и по поводу фольклора.

Термины «фантастика», «социальная фантастика», «социальная утопия» и т. п. употребляются современной медиевистикой в основном по отношению к той группе легендарно-апокрифических сочинений Древней Руси, которые повествуют о «земном рае». Мысль о существовании такого места была весьма распространена в средние века как на Востоке, так и на Западе. Это нашло отражение в многочисленных сочинениях, а также на географических картах. Так, в сочинении Гонория Отенского «Изображение мира» «рай» помещен в самой восточной оконечности Земли.

Другой средневековый путешественник относил его местоположение к индийским островам. На карте 1346 года остров Тенериф назван адом, а на географической карте Андрея Бианко (1436) рай со своими четырьмя реками (медвяная называется Фисом; река, текущая вином и елеем, — Тигр; елеем — Гион; млечная — Евфрат) располагается на юге Азии.