Странствие бездомных - Наталья Баранская

Так на чем же мы остановились? Да, на занятиях днем перед курсами в читальном зале Румянцевской. Ходили мы туда вчетвером, уже на первом курсе определилась наша дружная четверка — две пары: Нина со мной и Муся Летник с Ирой Всехсвятской. Занять местечко поручалось тем, кто придет раньше. Читали мы не только ученые труды, но и художественную литературу. Нарушали свои планы, графики и обеты. В планах первое место занимали семинарские сообщения, зачеты и экзамены. Но как было не читать то, что выходило в наше время? И мы неслись по страницам романов Тынянова или Эренбурга, торопя друг друга. Прочитать «Смерть Вазир-Мухтара» или «Трест Д. Е.» хотелось всем, а получить новинку было не так легко. И всё же новое или почти всё новое мы получали здесь.

Конечно, представлять нас очень серьезными читателями не следует: мы были веселые болтушки и хохотушки и делали перерывы, чтобы, выйдя на лестницу, посмеяться и поговорить. Были и молчаливые «переглядушки» с молодыми людьми, сидящими напротив. Но веселые эпизоды все же были минутным отдыхом, не более.

Невозможно перечислить все новинки, вспомнить всех современных писателей, нас тогда занимавших. Но вот одно из ярких воспоминаний — впечатление от первых глав «Тихого Дона», публикация которого началась в каком-то журнале. Мы были потрясены яркостью письма, пластичностью образов. Кто же этот новоявленный великий писатель? По нашим тогдашним представлениям, он должен быть зрелым, если не старым — ведь проза эта, нас восхитившая, все же ощущалась нами как «старая», отличалась от «новой», какой мы отдавали предпочтение. Старались представить автора. Гадали: казачий атаман? Не подходит — ему подобает больше сабля, чем перо. Сельский учитель? Не тот уровень. Нас больше устраивал таинственный Путник, который порвал с прошлой жизнью и осел в казачьей станице. Муся Летник фантазировала: может, в Путнике воплотился дух Толстого? Мы не соглашались: дух Толстого — больше. В общем, нас не устраивало, что автор великого романа — простой комсомолец, наш сверстник, попросту говоря, «свой парень». Последнее даже как-то обижало: почему-то никто из нас не писал подобного.

В последующие годы я не раз перечитывала «Тихий Дон» и, когда начали появляться в печати сомнения в авторстве Шолохова, вспомнила наши студенческие рассуждения. А так как мне всегда хочется иметь собственное мнение о предмете, я взяла с полки «Тихий Дон» (издание 1947 года) и перечитала на этот раз с карандашом в руках. В тексте романа ясно видны два слоя (стилевых, идейных). Нет сомнения, сам текст обнаруживает двух писателей, совсем разных. Один из них Автор (г-н Икс), другой — соавтор, Михаил Шолохов, способный литератор. Мы ведь чувствовали тогда, что он «наш парень», по возрасту наш. В романе ощутимы два возраста, два социальных типа, два мироощущения. Меня не убедит никакой компьютерный анализ, сделанный как будто в Швеции, что текст принадлежит одному человеку. А все, что выявили исследователи нашего, уже свободного времени, подтверждает мою уверенность.

В 29-м году Высшие литературные курсы закрыли. Причины были — одни назывались, другие замалчивались. Непосредственной причиной, на которую и отреагировали оперативно, было трагическое происшествие и начатое уголовное дело.

Весной мы переходили на третий курс, первокурсники — на второй. Они отметили это вечеринкой. На этой вечеринке была изнасилована девушка.

Мы ее знали, вернее, видели. С первого дня появления она обратила на себя всеобщее внимание. Помню, как наши однокурсники советовали нам пойти посмотреть на «штучку». Складненькая и хорошенькая, она притягивала необычностью своего облика: кожаная куртка, очень короткая юбочка, высокие сапожки и кепочка набекрень поверх кудрей на гордо поднятой головке. Некий прообраз Комиссара из «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского.

Вот она-то и оказалась жертвой перепившихся парней. Вернулась поздно ночью домой и застрелилась. Отец ее, какой-то крупный военный, имел дома оружие. Дело получило громкую огласку, выводы были незамедлительны.

В разнородном обществе курсов существовали дух литературной богемы и запашок нэповской гнильцы, с которыми удивительно сочетался здоровый комсомольский взгляд на «половой вопрос». Но главным, на чем погорели Литературные курсы, было «скопище чуждого элемента» — отвергнутые, непринятые и просто «другие», которые определялись хозяевами жизни как потенциальные враги.

Косой, подозрительный взгляд захватчика, завладевшего чужой долей, — ему всегда чудится в каждом движении угроза. Для комнадзора курсы были не столько садом, где вырастают молодые литературные силы, сколько рассадником мешающих строительству новой жизни — где уж с ними осуществлять постановление ЦК ВКП(б) «О политике партии в литературе» (1925 г.).

Друзья на всю жизнь

Самую крепкую дружбу подарила мне юность. О школьных друзьях я рассказала, а вспоминая Литературные курсы, назвала своих подруг. Наша четверка была ядрышком, которое выделилось из курсовой компании; вчетвером прошли мы через всю жизнь, перенесли вместе общие беды и те горести, которые выпадали каждой. И радости — а их было немного — тоже переживали вместе. С годами мы стали совсем родными. Конечно, у каждой из нас были еще друзья, приобретенные в разные годы, некоторые из них становились общими знакомыми, но никто и ничто не ослабляло уз, связывающих четырех подруг.

В 29-м году мы решили сфотографироваться — курсы закрывались, ожидались разлуки, об одних мы уже знали, другие оказались неожиданными. В общем, снялись мы вовремя.

На этой большой фотографии («кабинетной») мы милы и привлекательны по-разному, как это было и в жизни.

Муся Летник, нежная, с задумчивыми очами (легкая косинка придавала рассеянность ее взгляду), рядом кустодиевская, дородная, белоликая Ирина Всехсвятская, Нина Лурье с бархатно-темными глазами, библейская головка, и Наталья, пышноволосая красотка, немного томная, снятая в профиль, и уже с обручальным кольцом. Такие мы на карточке тех давних времен из фотоателье знаменитого Напельбаума в Камергерском проезде. В конце 20-х было очень модно сниматься у этого фотографа-художника, и многие из моих родных и знакомых прошли через это фотоателье. Есть у меня его фотографии — я с отцом, я с Ниной, она со своей матерью. Конечно, далеко не всегда снимал сам мастер, он выходил к клиентам именитым или заинтересовавшись примечательной внешностью модели. Нас вряд ли снимал «сам», но фотограф нас хорошо сгруппировал, и фотография действительно отмечала особенности каждой и нашу связь друг с другом.