Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер - Маргарет Сэлинджер

Утопая, я ухватилась за Иисуса. Ежедневные пометки в моем дневнике о мальчиках, детях и выпивке прерываются надписью заглавными буквами: 5 МАЯ. Я СПАСЕНА.

До тех пор за всю мою жизнь я не переступала порога церкви. Самое близкое мое знакомство с какой бы то ни было формальной религией имело место в школе Кросс-маунтэт, когда Холли повела меня в синагогу на Великий праздник: мы на целый день отпросились из школы и могли посидеть в тепле.

Я, глубоко несчастная и неприкаянная, поделилась своими бедами с одноклассником, Эрлом Сент-Джеймсом (сейчас он преподобный Эрл Сент-Джеймс, как я слышала). Он и его сестра предложили мне пойти в церковь вместе со всей их семьей. Я его поблагодарила, но сказала, что истинным камнем преткновения для меня является то, что какие-то люди должны отправиться в ад только потому, что они не христиане. Когда через несколько лет я подняла тот же вопрос в школе богословия, мой сокурсник, иезуит, сказал: «Папа велит нам верить в ад, но никто не велит верить в то, что там, в аду, кто-нибудь есть». Эрл был таким добрым и чутким, что ему даже не понадобились эти иезуитские доводы. Когда я сказала, что не верю в ад для нехристиан, что не могу представить себе благого Бога, который мог бы замыслить подобное место, он задумался, а потом попросту заявил, что не знает, как там все устроено, однако тоже верит в милосердие Божье — возможно, для всех есть свой способ попасть на небеса, о котором мы и не подозреваем.

Тогда я решила принять его приглашение и провести следующее воскресенье с его семьей. Сент-Джеймсы жили на верхних этажах дома на четыре семьи, которым они владели, в той части города, где селились в основном чернокожие и выходцы из Вест-Индии. Они ходили в крохотную церквушку, которая располагалась сразу за углом, в двух шагах от дома. Ее посещали исключительно барбадосцы — правда, явилась однажды долговязая, сбившаяся с пути, белая девчонка, которую привела с собой семья Сент-Джейм-сов. Утром в воскресенье мы сытно позавтракали, и миссис Сент-Джеймс проворно поставила в духовку воскресный обед. Красная фасоль и рис, кускус с острым рыбным соусом (долгие годы я думала, что это блюдо называется «ку-ку с острыбным соусом») и жареные куры. Как в День благодарения. Было за что благодарить.

Мы все вместе отправились в церковь. Толстые коричневые матроны в цветастых платьях и белых соломенных шляпках приветствовали друг друга: «Доброе утро, сестрица». Проходили детишки в нарядных, с иголочки, костюмчиках и платьицах. От мужчин пахло одеколоном. Пастору было за девяносто. У него была совершенно черная кожа, не с синеватым отливом, как у некоторых африканцев, а коричневая, сморщенная, почерневшая от времени, словно плодородная почва Барбадоса. Он говорил с таким сильным акцентом, что я многого не понимала. Но когда он спросил, хочет ли кто-нибудь подойти и возложить бремя свое на плечи Иисусовы, этот призыв прозвучал для меня внятно и громко. «Хочет ли кто-нибудь причаститься Спасителю нашему, Господу Иисусу Христу?» Не знаю, как насчет «Господа», а вот «Спаситель» — это чудесно, чего мне еще желать. Иисус и его присные имели дар врачевания.

Когда пастор позвал тех, кто жаждет спасения, к ограде алтаря, все преклонили колени и стали твердить нараспев молитву: «Благодарим тебя, Иисусе. Благодарим тебя, Господи». В некоторых вошел Дух Святой, они дрожали всем телом, будто в конвульсиях, — но это не было похоже на тот пронизанный страхом бедлам, который начинается, когда сметены все преграды. Водоворот звуков, запахов, движений; дезодорант «Айс-блю сикрет» и цветастые платья, пение и молитвы — из всего этого сплеталось иное время, иное пространство. Когда границы реальности начали размываться, место ее заступило не уничтожение, или небытие безумия, но, скорее, ино-бытие, пре-творение, какое встречается в редких, боговдохновенных произведениях живописи, музыки, театра; в некоторых религиозных ритуалах; в физической стороне любви. Я шагнула в пропасть, но я лечу, парю, вместе с ветерком поднимаюсь над скалой, а не падаю в темную бездну. Я не влекусь к алтарю, я скольжу. Я преклоняю колени, прихожане возлагают на меня руки, молятся, спрашивают, желаю ли я причаститься Иисусу как своему Спасителю. Да. Да, желаю.

Домой я шла счастливая, чувствуя удивительную легкость. Эти люди не смущали меня каким-то особым отношением — они мне оказывали не больше и не меньше внимания, чем раньше, с тем же радушием принимали меня. Обращение в их веру вовсе не было обязательным условием любви, привязанности, уважения. Они были просто очень рады за меня, охотно слушали мои речи и отвечали на вопросы, которых у меня возникало множество. Я не привыкла к тому, чтобы люди меня слушали, слушали по-настоящему. Я постигла разницу между общиной и сектой, вступив в которую, оставляешь за дверью львиную долю того, что есть в тебе; платишь за вход расщеплением личности.

Я не явилась на выпускной акт в средней школе. Это был выпуск 1973 года. Папа позвонил и сказал: «Ты же не хочешь, чтобы я приезжал на выпуск и всю эту муру, правда?» Как же было признаться, что я не настолько утонченная, и мне хочется немножечко этой помпы, этой подобающей обстоятельствам «муры». Он бы почти наверняка приехал, если бы мне хватило смелости выставить себя дурой. Он, может быть, и сам хотел приехать, но сказал так, чтобы себя не выставить дураком. Во всяком случае, я не пошла, потому что на самом деле выглядела бы дурой, когда родители стали бы обнимать своих детей, фотографироваться, разъезжаться по ресторанам.

Ближайшим к Дартмуту колледжем, если судить по карте Новой Англии, был колледж в Хенникере, Нью-Гемпшир. Сорок пять минут езды из Дартмута по 114-му шоссе, а еще, в счет денег, шедших на внеклассные мероприятия, там предоставляли скидку на сезонный абонемент в местный лыжный центр. Там я завела нескольких хороших друзей и встретила пару хороших учителей — особенно понравился мне преподаватель генетики, который как-то раз вместо практического занятия повез нас в Бостон, на Весеннюю выставку цветов, и сновал там среди орхидей в своем неизменном темном плаще. Кроме знакомства с дрозофилами и биологией растений лучшее, что приключилось со мной за полтора года моего пребывания в колледже, была встреча с моими приемными родителями. У себя в доме они собирали группу подростков, изучавших Библию; так мы и познакомились.

Льщу себя надеждой, что я смогла принести какую-то пользу — все-таки я была старшей из десяти приемных детей и четверых по-настоящему усыновленных: число это оставалось неизменным. Но куда большую пользу принесли они мне, это уж точно. Они брали к себе детей, которых никто другой не хотел брать. Глухих, страдающих припадками, с ожогами на половых органах; семилетних наркоманов (то были красивые чернокожие малыши, которых родители-байкеры пичкали зельем, чтобы не орали); троих сестричек, которые никак не хотели расставаться; умственно отсталых близнецов. Наконец-то появилось место, куда я могла прийти, как домой — это действительно был мой дом, равно как и дом всех детишек, которые там жили. Я там не чувствовала себя в гостях, как во всех других местах, включая дом моего отца, где постоянно беспокоилась, как бы не надоесть.