Совершенно секретно - Ральф Ингерсолл

Англичане вовсе не думали, что из Монти выйдет генерал исторического масштаба, когда назначали его командующим сухопутными силами при проведении операции «Оверлорд». Но им было важно заручиться поддержкой печати. Они ясно понимали, что их могут затмить своими размерами и своим удельным весом американские вооруженные силы, и на посту командующего им нужен был человек, имя которого могло бы стоять в газетных заголовках. Монти был таким человеком. Они считали, что помогут ему из Лондона, — у них найдутся люди в имперском генеральном штабе, — а он пусть действует на воображение всего мира, играя роль отважного, непобедимого полководца.

Итак, мы не любили Монтгомери, и англичане тоже.

Вскоре мы пришли к заключению, что он не только грубиян, но вдобавок и бездарный генерал. И к такому же заключению, я глубоко убежден, пришли и англичане. Между собой они отзывались о нем с пренебрежением. Но они сделали ставку на Монтгомери. И они пустили свою лошадку на бега. Раза два они обсуждали вопрос, не вызвать ли из Италии более надежного, хотя и менее эффектного Александера, но в последнем счете решили довести блеф до конца с теми картами, какие были у них на руках, и добиться всеми правдами и неправдами в Лондоне и в Париже, чтобы Монтгомери получил под свое командование такие подавляющие силы, с которыми ему невозможно было бы проиграть. Не забывайте к тому же, что вплоть до самых последних дней войны имперская стратегия ставила на первое место свои балканские планы. Поэтому, именно в Италии логично было оставить своего лучшего боевого генерала, который постарался выкачать из ресурсов союзников все, что ему было необходимо, чтобы продолжать свою кампанию вдоль итальянского сапога, и который под конец, прорвавшись через северную итальянскую равнину, дошел-таки до Триеста.

Итак, в общем итоге, у нас не было разногласий с англичанами даже по вопросу о способностях Монти. Он был «главным» для своего штаба, но английское правительство не питало на его счет никаких иллюзий. Англичане относились к нему лояльно, потому что в интересах империи было поддержать его авторитет. Поскольку речь шла о престиже британского оружия, поведение англичан было вполне разумно, хотя и стоило им одного — двух проигранных сражений.

Столь же разумно было с их стороны настаивать на балканском марше вместо вторжения через Ла-Манш: этот маршрут соответствовал их интересам дальнего прицела, ибо, по мнению англичан, эти интересы требовали, чтобы они попали на Балканы раньше, чем русские. В этом и заключался не составлявший никакого секрета секрет, почему их так привлекал балканский путь к победе.

Не менее разумными- с точки зрения англичан- были бесконечные происки с целью получить под свое командование американские войска и увеличить свои права на финансовые и материальные ресурсы американцев. Если бы Бразилия выставила более крупную армию, чем она послала на театр военных действий, в составе армии Марка Кларка сражалась одна бразильская дивизия, — мы, вероятно, считали бы все же уместным, правильным и естественным, чтобы она воевала под нашим командованием, независимо от того, как смотрели бы на дело сами бразильцы.

В нашем случае цифра больше, чем та, в которой выражалась численность бразильской армии, сражавшейся под начальством американского генерала, а англичане из поколения в поколение привыкли командовать колониальными армиями, и в их отношении к американским вооруженным силам — по крайней мере, в начале войны — значительную роль играл тот взгляд, что американцы, в сущности, представляют собой "такую же колониальную армию". А, кроме того, на континенте, во всех войнах, которые велись с тех пор, как Англия сделалась первоклассной державой, она вносила свою лепту в союзное дело не столько людьми и оружием, сколько руководством. Сражаться же за нее приходилось другим, ибо характерно, что она всегда ввязывалась в войны, требовавшие больше солдат, чем бывало в ее распоряжении.

Англичане никогда не сомневались в своей правоте, беря на себя роль хозяев, ибо это была та роль, которую они издавна привыкли играть.

Что касается их моральных прав на руководство, то они, наверное, были убеждены, что каждое их очко должно считаться за десять, так как совесть у них чиста. На войне каждая сторона уверена в своей правоте, но англичане были уверены вдвойне, так как считали, что они спасли человечество, сражаясь в одиночестве после крушения Франции. С их точки зрения, мы просто обязаны были отдать в их руки решение судеб войны.

Словом, англичане дрались за то, во что они верили, с убежденностью, служившей оправданием беззастенчивости, которая, впрочем, вряд ли нуждалась бы, на их взгляд, в оправдании, даже если бы моральная позиция англичан была менее прочной, так как беззастенчивость и "своя рубашка ближе к телу" до сих пор являются признанными основами международной морали.

Итак, повторим: если взять всю проблему в целом, то первый урок, который мы извлекли, заключается в том, что англичане действовали в значительной мере так, как могли действовать в таком же положении мы или русские, французы, китайцы. Они просто реагировали на все как национальная группа, имеющая дело с другими национальными группами.

Второй урок заключается в том, что, когда мы знали, чего хотим, мы, все вместе, были достаточно сильны и достаточно ловки, чтобы добиться своей цели. Англичанам не удалось навязать нам свою волю, и война была так или иначе выиграна по нашему способу. Она была выиграна путем лобового штурма на европейском континенте, без оглядки на возможное нарушение послевоенного равновесия сил в Европе.

Если бы взяли верх англичане, война была бы выиграна совершенно другим путем. Ее вели бы со средиземноморских баз, более отдаленных от американских источников снабжения, и это затянуло бы ее. И так уже тысячи американцев страдали и умирали в Италии, в первую очередь для того, чтобы обеспечить английские интересы на Средиземном море. А если бы там были сосредоточены главные усилия, то еще многие тысячи американцев сложили бы головы только для того, чтобы перекроить карту Европы именно так, как это желательно Великобритании. Это не подлежит никакому сомнению. А кроме того, вполне законно предположение, что мы могли и вовсе не выиграть войну, разве только разнесли бы континент в куски атомными бомбами.

Если бы лето и осень 1944 года, а затем зима и весна 1945 года прошли относительно спокойно для Гитлера, то никак нельзя поручиться, что его мечта закрыть для нас континент при помощи секретного оружия осталась бы неосуществленной. Все, что мы знаем, это то, что когда мы проникли на европейский континент со стороны Нормандского побережья, кривая германской промышленной продукции все еще резко поднималась, а глава германского государства верил, что он выиграет войну при помощи секретного оружия.