Sindroma unicuma. Finalizi (СИ) - Хол Блэки

     Швабель Иоганнович родился на побережье. Его отец умер, когда мальчику не было и года. Позже мать очаровала приезжего мелкого чиновника, прибывшего в каторжанский край с плановой ревизией и, благодаря беременности и скорому замужеству, сумела вывезти сына с побережья. Младшему брату Штусса, родившемуся на Большой земле, не передалась по наследству способность видеть волны, а вскоре отчим развелся с матерью, оставив той скромные алименты. Можно сказать, Швабель Иоганнович добился определенных высот, получив работу в висоратском ВУЗе, будучи невидящим. В силу возложенной ответственности мужчина получил clipo intacti* и дефенсор* на законных основаниях, что считалось большой удачей для слепого. Брат Штусса погиб во время пожара на работе, оставив молодую жену с маленьким ребенком на руках. Так, заботой Швабеля Иоганновича стали подрастающий племянник и вдова, потому что иных родственников не осталось. Мать успела покинуть этот мир.

     - Не было бы счастья, да несчастье помогло. Ирадий получил дефенсор*... заслуженно, - рассказывал деликатно архивариус, называя племянника по-взрослому: "Ирадий". - Мы гордимся... гордились им, - поправился он. - Но судьба, одаривая меньшим, забирает гораздо больше.

     Не удержавшись, я порывисто обняла Штусса и приложилась к его груди. Он сперва опешил, но потом неловко обнял, поглаживая неуклюже.

     - Ирадий рассказывал о вас... Я рад, что у него такой хороший друг... был, - запнулся мужчина.

     - Не уезжайте! - прижалась с отчаянием. Он часть - Радика. Не хочу отпускать. Не могу. Еще столько не сказано!

     - К сожалению, никак. Документы поданы, заявление подписано ректором. И Марина согласилась поехать со мной... Марина - мать Ирадия, - пояснил архивариус.

     Я решила, что между вдовой младшего брата и Штуссом имелась симпатия более глубокая, чем родственные чувства, но мужчина развеял предположение.

     - Кроме Марины у меня никого не осталось. С семьей не сложилось, как и у нее, потому что она до сих пор хранит верность брату. Да ведь я не упрекнул бы, познакомься она с кем-нибудь. В наше время женщине трудно выживать в одиночку. А теперь и якоря на Большой земле не осталось, - сказал он, подразумевая Радика. - Ни близких, ни родных. Марина тоже не видит волны. Как и я.

     Как и я! - завопил голосок.

     - На новом месте и дышится легче, - сказал архивариус с запинкой. - Уже поздно начинать новую жизнь, но и старую хочется завершить достойно. Так что поедем. Я же из тех мест в шесть лет уехал, но они снятся до сих пор. Зовут.

     И мне снятся! И меня не отпускают! Приковали намертво.

     Не выдержав, я вскочила, и, схватив сумку, бросилась из архива. Слезы застилали глаза.

     На ощупь поползла вдоль стены и забилась в ответвление коридора, в темный закуток. Съехала по стене и, сжавшись, обхватила себя. Швырканье, всхлипы и хлюпанья вклинились в сонную тишину туннеля.

     Родственные души... Простить... Отпустить... Оторвать.

     Не могу и не хочу. Но нужно.

     Потому что останется в сердце. Навечно.

     И взрыв произошел.

     Я заревела - громко, в голос, навзрыд. Выплакивала всё то, что копилось день за днем после гибели Радика. Мне следовало сделать это еще тогда, у машины скорой помощи, но сердце послушно замерзло, а боль продолжила пульсировать, отравляя ядом под ледяной коркой.

     Захлебываясь плачем, я не заметила, как темнота замерла, насторожившись, и поползла ко мне - обнимая, обволакивая, утешая.

     Я рыдала, и вместе со слезами, размазываемыми по щекам, отдавала, отпускала. В каком-то тумане освобождалась от гнета, сдавливавшего грудь.

     Тьма была покрыта мягкой шерстью и потрескивала знакомо, по-домашнему. Мне казалось, я уткнулась в большую меховую подушку, которую уливала горькими слезами, и меня успокаивали и согревали, оттаивая всё, что наморозилось в душе.

     В мультфильмах и на рисунках персонажи всегда ревут в три ручья, и рядом натекает огромная лужа. Наверное, мои слезы тоже образовали потоп на локальном участке институтских катакомб, смыв подземных обитателей, если таковые имелись.

     Представив картинку тонущего Некты, я хихикнула.

     Какое-то время сидела, бессмысленно уставившись в пространство перед собой. Голова звенела от пустоты. Порожний сосуд. Звонкое эхо.

     Стало ли мне легче? Наверное.

     Поднялась, пошатываясь, и темнота помогла удержать равновесие. Я благодарно погладила мохнатость. Совсем не страшно. Мой зверь разговаривал с невидимкой на одной волне, хотя у тьмы вполне осязаемый облик. В нее можно уткнуться и не отрываться, что я и сделала. Темнота затрещала в ответ - не угрожающе, а вполне даже добродушно, а потом легонько подтолкнула к свету, к коридорным лампам.

     И я пошла, прихватив сумку, которая мешалась под ногами. Оглянувшись назад, не увидела никого, но мне казалось, в черноте коридора остался тот, к кому смогу прийти в любое время, чтобы поплакаться в жилетку.

     ***

     Зло не привыкло, чтобы его инертное состояние сотрясалось с завидной регулярностью, но не определилось, нравятся ему встряски или нет. Тому виной послужила скука, подтолкнувшая к тому, чтобы узнать устройство двуногих и принцип их работы, несмотря на пренебрежение Зла к заточившим его существам.

     Первый же попавшийся двуногий обманул ожидания Зла. Он состоял из плоти, и процессы, протекавшие в его организме, показались примитивными, поскольку полностью зависели от окружающей среды.

     Оболочка двуногого была тонкой и чувствительной к внешним воздействиям. По узким каналам существа текла темно-красная жидкость, а внутри работало устройство, приводившее организм в движение - крайне хрупкое и несовершенное. Двуногому требовалось втягивать в себя пространство, пропуская через фильтры, и выдувать обратно, но с иной концентрацией компонентов. Ему также требовалось периодически наполнять упругий мешок во внутренностях и заставлять его сокращаться, перерабатывая потребленное, иначе химические реакции в организме замедлялись и начинались сбои.

     Таким образом, Зло поверхностно просканировало двуногого и, не найдя угрозы, разочаровалось. Но в исследовании имелся несомненный плюс: существо подчинялось законам убогого четырёхмерия. Оно находилось в оболочке неизменной формы, не могло распадаться и восстанавливаться, не могло преодолеть силы тяготения, как не могло управлять пространством и временем. У Зла оказалась в наличии бездна преимуществ. Но что толку, если ими нельзя воспользоваться?

     Примитивное существо можно приручить, - пришла следующая идея Злу. Высший разум поработит низший. Это ли не насмешка над двуногими, заточившими его в жалком материальном мирке?