Поле Куликово - Владимир Возовиков

Темучин посылал в атаку новые и новые сотни, он словно раскачивал таран: удар за ударом по живой, прогибающейся стене русского войска.

Темучин делал то, от чего на протяжении веков остерегали своих соплеменников выдающиеся ордынские полководцы. Но ничего иного хану Темучину не оставалось.

В острие клина прогнувшийся русский строй истончал до двух рядов; Темучин положил ладонь на рукоять меча, готовый сам повести в битву свежих воинов, чтобы шире раздвинуть горловину прорыва, и тогда-то под великокняжеским знаменем блеснул меч русского князя. Витязи его немногочисленной дружины разом опустили тяжелые копья, дружина качнулась, устремилась с высотки, наращивая рысь лошадей. Гигантским крылом фантастического орла полыхнуло на ветру черное знамя, красное пламя стягов прожгло синь; хану даже показалось, что он услышал гулкий трепет полотнищ. Рослые широкогрудые кони в княжеской дружине, как и в ордынских отборных сотнях, были одеты спереди кольчатой броней, блистающей подобно новому серебру; чернели только отверстия для глаз и ноздрей.

Все четыре сотни, устремившиеся на выручку пехоте, состояли из стариков — железной гвардии московского князя.

Молча, качая копья и горя чешуей брони, надвигалась княжеская дружина. Прямо и не мигая смотрели из-под низких шеломов соколиные очи воинов, привыкшие к виду смерти, встречный ветер расстилал седые бороды по стали нагрудников, кроваво горели круги красных щитов, лебединым крылом трепетала белоснежная ферязь князя. Не все русские пешцы, сдерживающие ордынский клин, успели убраться с пути конной дружины, но было ли на свете хоть одно великое дело, когда смертная нужда спасти тысячи и тысячи жизней, вырвать победу, не заставляла жертвовать единицами и десятками своих кровных братьев и товарищей! Они гибли без стенаний под копытами броненосных русских всадников — те русские пешцы, простые люди из московского, владимирского и суздальского ополчения, которые здесь стояли и до последнего мгновения жизни сдерживали страшный таран, не давая ему проложить дорогу для бессчетных масс степной конницы. Мелькнули знакомые князю Бренку лица воинов, чья стойкость была спасением большого полка, но он не мог, не имел права остановить дружину…

До предела скученные сотни врагов дрогнули от встречного удара, как одно тело. Опрокидываясь на спину, дико и страшно заржали лошади, сухой треск ломающихся копий и лязг столкнувшегося железа покрыли человеческие вопли. Качнувшиеся ряды степняков послали назад волну новой смертной давки, и те из всадников, кто уцелел в ней, бросая лошадей, пытались выбраться из свалки. На глазах Темучина произошло невероятное: конный клин, вбитый в русский строй немыслимым усилием его отборных тысяч, стремительно полез обратно, на выходе из горловины прорыва рассыпаясь в труху. Хан заслонил лицо рукой. Разве не знал он, что так происходит, когда таран налетает на встречный таран, более тяжкий и крепкий! У каждого войска своя тактика. И разве Мамай и его военачальники не знали тактику победоносной степной конницы? Разве не знал ее Бегич? Так почему вновь, как и на Воже, конница Орды превращается в простой таран? Неужто аллах лишил разума ордынских владык? Или это сделал кто-то другой, — может быть, тот, что блистает золотой броней и белоснежной, в кровавых пятнах ферязью под орлиным крылом огромного русского знамени?..

Пеший полк, отступив за груды раздавленных тел, снова сомкнулся, убавленная дружина князя вернулась на прежнее место. Отпрянувшие степняки поумерили вой, словно пугаясь того, что натворили, ничего не добившись. Темучин вдруг услышал: из-под завала порубленных воинов и лошадей журчит, выбегая в сторону Смолки, кровавый ручей…

Он обернулся к начальнику арбалетчиков Мамая.

— Я не в силах выполнить приказ повелителя. Димитрия живьем не взять. Стреляйте.

Десятник подал знак, и стрелки, одетые в серые незаметные одежды, раздвинулись цепью, начали вкладывать желтые с черными головками стрелы в желоба арбалетов…

Бренк отирал пот с горячего лица, ястребиные глаза его сверкали возбуждением боя. На щеке осталась кровавая полоса — чья-то кровь струей обрызгала железную перчатку, обагрила сквозь кольчугу ладонь; кровь залила рукав до самого локтя, покрыла полы ферязи, бока, брюхо и ноги белого жеребца; в крови были кони и доспехи всех дружинников, участвовавших в контратаке, — то была кровь врагов и кровь товарищей, оставшихся в страшном завале. Почти сотня «стариков» полегла там. Русские воины пытались вытащить кого можно, пока враги готовились к новому удару. Бренк с тревогой посматривал налево, откуда теперь доносился особенно грозный гул битвы. «Зачем он там? — думал о Димитрии. — Надо было удержать его».

— Знамя! Держите знамя! — вдруг крикнул князь, увидев, как огромное государское знамя наклонилось вместе со знаменщиком. Может быть, воин получил рану во время контратаки и теперь ослаб от потери крови?.. Двое ближних витязей с двух сторон качнулись к русской святыне, один поддержал знаменщика, другой подхватил знамя, и оно снова медленно выпрямилось.

— Выше! Выше…

Бренк осекся, качнулся вперед.

— Государь! — отрок поддержал падающего князя и увидел большую желтую стрелу, торчащую в его кольчуге чуть ниже нагрудника, торопливо вырвал. Стрела едва пробила крепкую броню, на черном острие блеснула капелька крови.

— Ничего, государь…

Серые, широко открытые глаза князя были близко от лица отрока, но воину показалось — они стремительно уходят в недоступную даль, он испуганно стал звать князя:

— Государь!.. Михаила Ондреич!..

Шепот княжеских губ заглох в новом кличе врагов, отрок тормошил Бренка, с ужасом глядя в его закатившиеся глаза.

— Братцы, братцы!.. Князь умирает, братцы!..

— Держите знамя!..

Падающее знамя подхватили новые руки, княжеские отроки сняли с седла безвольное тело Бренка, понесли сквозь волнующиеся ряды конных дружинников.

— Беречь знаменщиков! Прикрыть щитами знаменщиков! — хриплый, как медная труба, голос Никиты Чекана покрыл шум битвы. Вырвав из бедра убитого воина длинную желтую стрелу с черным наконечником, Никита привстал на стременах, вгляделся против солнца в ту сторону, откуда она прилетела. За рассеянной тучей всадников, опасливо наскакивающих на русский строй, он увидел высокого мурзу в богатых доспехах, окруженного группой телохранителей. Острые глаза сотского различили и малоприметных серых воинов, вооруженных арбалетами. Чекан зло выругался:

— Не взяли мечами, змеюки, так ядом берете! — Повернулся к своим: — Закройтесь щитами. Сейчас мы их проучим!..

Русские лучники, с началом атаки врагов отошедшие в задние ряды длинника, непрерывно стреляли в конных ордынцев через голову своего войска. Чекан в обе стороны прокричал, чтоб арбалетчики, пешие и конные, немедленно переместились ближе к великокняжеской дружине и следили за сигналами. Со стороны правого крыла полка к знамени спешил Вельяминов, и Чекан бросился ему навстречу.

— Стой, боярин! Ты приметный, убьют — отравленными садят.

— Вели засыпать их стрелами. Где Бренк?

— Ранен, — Никита не посмел сказать «убит», и сам еще надеясь, что лекари спасут князя.

Вельяминов увидел позади конной дружины белого иноходца и Бренка, которого укладывали на ручные носилки, кинулся туда — облачиться в одежду государя, сесть на его Кречета и стать под главное знамя русского войска, чтобы и свои, и чужие видели: пока хотя бы один русский воин стоит на поле, стоит и государь на своем месте.

Тем временем русские стрелки зажгли наконечники стрел, обмотанные корпией и пропитанные горючим составом, и первый черный след уже прочертил небо крутой дугой, уперся в холмик, где стоял блестящий мурза в окружении своих нукеров. Через мгновение уже до десятка дымных трасс повисло в воздухе, указывая лучникам опасную цель. Каленый град посыпался на окружение хана Темучина. Вначале это были слабые от дальности стрелы простых луков, которые легко отражались доспехами, но вот злобно завыли тяжелые стрелы арбалетов с плоскими расширенными крыльями наконечников вместо оперения: кто-то вскрикнул рядом с ханом, кто-то, вскинув руки, пополз с седла, под кем-то шарахнулась раненая лошадь; один из арбалетчиков Мамая, оглушенный ударом, выронил свое оружие. Всадники шарахнулись с возвышенности, и сам Темучин, контуженный ударом в крепкий шлем, дал шпоры коню…

Еще выше, чем прежде, еще яростнее трепетало на кровавом ветру русское знамя, еще внушительнее казалась фигура всадника в белой ферязи на белом коне. Битва на Куликовом поле подходила к самому драматическому моменту, и теперь было ясно: центр русской рати и правый фланг ее устояли под сильнейшими ударами Орды. Это было ясно не только воеводе Вельяминову, это видели не только князь Андрей Полоцкий и воевода Грунок, возглавляющие полк правой руки, — это чувствовалось и понималось каждым и в русском стане, и в стане врагов. Отчаянная стойкость московских, владимирских и суздальских ополченцев, дерзость и бесстрашие конных отрядов полка правой руки привели к тому моменту в битве, когда наступающий значительно большими силами противник начинает отчаиваться, видя бесплодность всех попыток опрокинуть своего врага, поражается унынием и неуверенностью гораздо сильней, чем оружием, в то время как на другой стороне растет ощущение собственной силы, злое окрыляющее торжество и самые грозные волны вражеского наступления перестают пугать даже робких душой. «Мы выстояли, мы побеждаем!» — что перед этим страх за собственную жизнь! Теперь лишь пять шеренг из десяти составляли боевой длинник большого полка, и в конном полку князя Андрея оставалась едва ли половина всадников, но эта половина войска стала для Орды грознее, чем в самом начале битвы, когда она, еще не потрясенная жестоким отпором, безраздельно верила в свое превосходство.