Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в начале 1990-х годов уже стало возможным читать проповеди, беседы, размышления митрополита Антония. Усилиями Е. Л. Майданович и других его почитателей появляются журнальные публикации, книги и брошюры, в 2002 и 2007 годах вышли итоговые сборники, вобравшие в себя большую часть из творческого наследия владыки. И все эти публикации не залеживались на книжных полках, а быстро разлетались по Москве, по другим городам России. Слово митрополита Антония оказалось очень нужным русскому народу.
В чем же секрет этой притягательности и поразительной востребованности трудов человека, всю жизнь проведшего в странах Западной Европы, окормлявшего преимущественно европейскую паству и даже свои беседы чаще произносившего по-английски или по-французски? Все дело в том, что митрополит Антоний Сурожский всегда был человеком Церкви. Церковь он видел единственным средством спасения людей в бурных и опасных водах современного мира, подобно Ноеву ковчегу в ветхозаветном потопе, и сам стал одним из надежных кормчих этого ковчега.
Митрополит Антоний (Андрей Борисович Блум) родился 19 июня 1914 года в швейцарском городе Лозанне. Его предки по линии отца были выходцами из Шотландии, обосновавшимися в России в XVIII веке. Отец, Борис Эдуардович Блум, служил по дипломатическому ведомству. Мать, Ксения Николаевна, была из московской дворянской семьи Скрябиных, ее отец был дипломатом, старший брат погиб на войне, второй брат ее, Александр Скрябин, стал известным композитором.
Митрополит Антоний (Блум)
Раннее детство Андрея Блума прошло в Персии, где его отец служил консулом в русской дипломатической миссии с 1915 по 1920 год. Жить пришлось в разных местах, и у будущего архиерея остались разнообразнейшие и яркие воспоминания о том времени. Главное место в его жизни в те годы играла мать, женщина энергичная, мужественная. «Ездила верхом хорошо, играла в теннис, охотилась на кабана и на тигра – все это она могла делать», – вспоминал позднее владыка Антоний.
Единственного сына она воспитывала строго, не потакая капризам и слабостям, быть может, это способствовало ранней выработке характера. «Я не хотел быть как все», – вспоминал владыка. Важную роль в воспитании Андрея Блума играла и его бабушка, Ольга Ильинична Скрябина. Много внимания в семье уделяли обучению сына, и Андрей хорошо выучил французский и персидский языки, позднее к ним добавились латынь, немецкий, английский, испанский, итальянский, голландский.
Революция 1917 года разрушила старую Россию и прямо отразилась на судьбах миллионов людей. Семейство дипломата Блума не стало исключением. Оборвался прежний образ жизни с уверенностью в завтрашнем дне и прочным уровнем материального благополучия. Пришлось смириться с неопределенностью положения и скудостью жизни беженцев.
После странствований по Австрии и Югославии в 1923 году обосновались во Франции. Семья разлучилась. Отец, глубоко переживавший ответственность своего класса за революцию, стал вести крайне аскетический и уединенный образ жизни. Жить было негде и не на что. Мать, воспитанница Смольного института благородных девиц, нанялась уборщицей в гостинице, где ей предоставили комнату. Потом, используя знание четырех языков, получила работу, научилась печатать на машинке и стенографировать, начала работать и работала уже всю жизнь.
Андрею пришлось впервые жить одному в самых дешевых интернатах и школах, в непривычной и зачастую враждебной среде, что вначале давалось «чрезвычайно трудно». «Я просто не умел тогда драться и не умел быть битым, – вспоминал он много позднее. – Ну, били, били и, в общем, не убили!» Матери он, конечно же, даже не обмолвился об этом. Во время каникул нанимался на фермы, первый заработок его составил 50 сантимов. Но когда мальчика предложили устроить в католическую школу, где условия жизни и уровень обучения были на достаточно высоком уровне, но при одном непременном условии: переходе в католичество, – Андрей сказал маме: «Уйдем!». Он воспитывал в себе мужество, выдержку, терпение, например способность переносить утомление, боль, холод – годами спал при открытом окне без одеяла и, когда было холодно, вставал, делал гимнастику и ложился обратно. Так вырабатывался характер, формировалась личность будущего архиерея.
Трудности материальные угнетали. Но что было более важным – оборвалась связь с Родиной, ставшей объектом «великого исторического эксперимента» большевиков. Тем не менее русские оставались русскими и на чужбине. Для них их Россия как бы ушла на дно, подобно легендарному граду Китежу, но не исчезла, жила в их памяти, в их сердцах. И у многих из них оставалась Церковь, в которой, как в надежном ковчеге спасения, они совершали свой дальнейший жизненный путь.
«Общительным я никогда не был, – рассказывал митрополит Антоний, – я любил читать, любил жить со своими мыслями и любил русские организации». Еще в Персии мальчику подарили русский национальный флаг и объяснили его символику: белый цвет – цвет русских снегов, голубой цвет – русских морей, красный – цвет русской крови. В середине 1920-х годов мать отдала Андрея на лето в русскую скаутскую организацию, в которой «лет с десяти-одиннадцати нас учили воинскому строю, и все это с тем, чтобы когда-нибудь вернуться в Россию и отдать России обратно все, что мы смогли собрать на Западе…». В 1927 году Андрей попал в другую организацию, «Витязи», созданную Русским Студенческим Христианским Движением. Там тоже был воинский строй, гимнастика, спорт; спали на голой земле, ели очень мало, но «жили очень счастливо». Новой чертой «Витязей» была религиозность, при организации был священник, и в лагерях имелась церковь.
Между тем владыка Антоний вспоминал: «Когда я был мальчиком, у меня сложилось впечатление, что мир вокруг меня – джунгли, вокруг меня дикие звери и, чтобы выжить, нужно либо стать абсолютно бесчувственным и уметь сражаться, либо приготовиться быть уничтоженным или разорванным на куски» (9, с. 100). «[В те годы] я был очень антицерковно настроен из-за того, что видел в жизни моих товарищей католиков или протестантов, так что Бога для меня не существовало, а Церковь была чисто отрицательным явлением». Такие настроения были типичными перед революцией для большей части русской интеллигенции, видевшей в Церкви лишь атрибут давней отечественной традиции и полагавшей христианство ненужным
