Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лошади тронулись, полозья заскрипели, а потом и запели; обоз побежал по накатанной, затрушенной соломой и мелкой щепой дороге вперед, к чернеющему лесу, плотной стеной заслонявшему горизонт, к которому медленно сползало январское солнце. Казалось, из-под телеги доносится знакомый мотив. Эту песню часто исполняли до войны по радио. Йоська тихонько запел:
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал…
Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей… —
подхватили Цебек и Балуд.
Возница резко обернулся:
– А ну, кончай горлопанить, ироды! Ветра им подавай! Накликаете!
Мальчишки замолчали на полуслове, вжались в солому.
То и дело прикладывая рукавицу козырьком к глазам, возница посматривал на клонившееся к закату солнце.
– Ить задует к ночи ветряка, – мрачно бормотал он. – Попадем в беду по вашей милости.
Обоз нырнул под полог леса – сразу стало сумрачно. Лес вблизи выглядел неприглядно. С нижних веток долговязых сосен свисали сухие косицы серо-зеленого мха, напоминавшие отрезанные из-за вшей девчачьи волосы, ломались, падали на проторенную дорогу, на сугробы по обочинам… Сани ехали все быстрее – и лес пробегал мимо сплошной неразличимой стеной. Йоськина голова потяжелела, стала клониться, он не заметил, как задремал.
Проснулся от крика возницы:
– Давай, давай, милая, не боись, я сам дрожу!
Веки Йоська разлепил с трудом – спаялись на морозе. Он лежал на телеге навзничь, над ним густо алело закатное небо и, как щетки на ветровом стекле машины, туда-сюда ходили верхушки деревьев. Лес трещал, скрипел, стонал, ухал, крякал. В лицо сверху летели колючие сосновые иголки и лохмы мха. На мгновение показалось, что Йоська внутри огромного костра, только не горячего, а холодного. Приподнялся, осмотрелся. Возница махал согнутыми в локтях руками, как озабоченная квочка крыльями, щелкал вожжами, приободряя испуганную лошадь. Было страшно и красиво, красиво и страшно одновременно. Йоська понимал, что, если хоть одна из этих громадных сосен рухнет на их телегу – всем конец. Ощущение беспомощности перед невидимыми и непонятными разуму силами оглушило его. Наверное, капитан Татаринов так же чувствовал себя после крушения шхуны. Но надо оставаться спокойным и уверенным в любых условиях, напомнил себе Йоська. Он закрыл глаза и снова заснул.
Пробудился от внезапной неподвижности. Сел озираясь. Санный поезд стоял гуськом у наглухо закрытых ворот какой-то деревянной крепости. Хоть и наступила темнота, но видно было хорошо, потому что въезд освещался мощным прожектором. Где-то внутри тарахтел дизель. Наверху по углам укрепления высились башенки, на каждой по охраннику с ружьем. Ветер, казалось, пытался сдуть их вниз – охранники, сопротивляясь, держались за поручни.
Старший возница крикнул, обращаясь к одному из них:
– Здоров, Никифор! Доложь начальнику: мы вам тридцать трех доходяг привезли.
Охранник склонился вниз, внимательно разглядывая повозки:
– Здоров, Матвеич! Доходяг у нас и своих хватает. А где ж конвой?
– Не выдали нам нынче конвою, – развел руками возница.
– Без конвоя – это не наши, – часовой замахал рукой, будто отгонял от себя ветер. – Ссыльнопереселенцы, поди. Вези их в поссовет.
– Дяденька, а это что за укрепление? – вежливо поинтересовался Йоська у разворачивавшего сани возницы.
– Лагерь для врагов народа. Вы же враги? Вот мы вас и привезли по назначению. А вас брать не хотят.
Йоська задохнулся от гнева.
– Мы не враги, мы трудовые ресурсы! Я пионер, мой брат – комсомолец, а отец – партиец. К тому же орденоносец.
– И, милок, у нас тут таких идейных пруд пруди. Вон за той стеной, – возница указал на крепость, – старые большевики, сталинские соколы… Вместе с белогвардейцами и троцкистами лес валят, куют победу.
Йоська не поверил. Что-то путает этот возница. Но больше вопросов не задавал.
Вскоре подкатили к какой-то избе. Над входом, раскачиваясь на ветру, танцевала тусклая лампочка – не чета лагерным прожекторам. На крыльцо вывалился здоровенный верзила в распахнутом полушубке, в руках керосиновая «молния». Вообще, местные люди все были очень крупные, и рост у всех – будь здоров.
– Спецпереселенцев ожидаете? – спросил старший возница.
Не отвечая на вопрос, здоровяк пробежался с фонарем вдоль повозок.
– Господи, кого вы мне привезли! Зоосад какой-то! Что я с ними делать буду? Чем кормить? – Голос у верзилы был тоненький и сиплый, а горло перемотано бинтами. – Только-только ленинградский детдом на довольствие поставили, сколько я за это снабжение с районом бился! Мы же хлеб не выращиваем! Он у нас привозной! А тут еще обуза! Мне работники нужны, а не нахлебники! Вальщики леса! А эти, поди, и деревьев никогда не видели!
– Таких, как здесь, не видели, – подал голос из передних саней отец.
– Мы люди подневольные, – стал оправдываться возница. – Нам сказали везть сюды – мы и привезли. Куды сгружать?
– К бараку, где кулаки раньше жили, езжайте. Там бабы, должно быть, уже прибрали. С утра колготились, – председатель поссовета подошел поближе к старшему вознице. – Только прежде, чем этих запускать, дай бабам уйти. Страшатся они. Слух прошел, что людоедов везут.
– Про людоедство не знаю, – возница оглянулся. – При нас только картошку ели. Но привезли с собой трех мертвых ребятишек.
Йоська увидел, как отец порывисто шагнул из саней навстречу здоровяку. Рядом с ним отец выглядел совсем маленьким и хлипким.
– Гнусный поклеп! – закричал отец. – Мы такие же люди, как и вы! Нормальные люди!
– А мертвяков зачем за собой таскаете? – просипел председатель.
– Чтобы похоронить по-человечески! Среди них моя дочь, – голос отца дрогнул.
– По-человечески – только весной, как земля оттает, – председатель для убедительности попинал ногой наледь у крыльца. – У меня, знаешь, сколько детдомовских мальцов в снегу у кладбищенской ограды зарыто? У-у-у! И смекаю, еще сколько-то до апреля не доживет. Хожу по домам, упрашиваю взять Христа ради на прокорм, до лета только. Да люди и сами едят вприглядку, боятся до зелени не дотянуть…
Барак чем-то напоминал вагон-теплушку, только в три раза больше и в полтора выше. И окна высокие, хоть кое-где и забиты вместо стекол фанерой. Посередине стояла печка из железной бочки, обложенная камнями. Дверь из барака открывалась не наружу, а в сени. Сена в сенях не было, но лежали дрова и стояло ведро, которое называли «поганым». Сверху на дрова и сложили мертвых детей. Встречавшие бабы предупредили, что тут бегают «норки», могут открытые части у покойников погрызть. Ну, Роза вся запеленутая, поэтому не страшно.
