Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

При этом существовали огромные различия между Латинской Америкой 1950-х — с историей иностранных завоеваний — и Европой 1930-х годов. Точно так же различались и модели коммунизма в эти периоды. Коммунизм стал более многообразным явлением, и успех азиатского коммунизма предложил странам третьего мира альтернативную, партизанскую модель революции. С середины 1950-х годов Москва начала терять контроль над международным коммунизмом, центр которого переместился в столицы государств-конкурентов. Одной из таких столиц стала Гавана после кубинской революции 1959 года под руководством Кастро и Че. Че, который однажды в юности подписал письмо своей тете «Сталин II», постепенно начал испытывать разочарование в советской традиции, и даже его псевдоним говорит о том, что у него совершенно другой революционный стиль. «Эй, ты» — это совсем не то, что «Человек из стали», но Че был более радикальным, даже романтическим марксистом.

Че стал культовой фигурой, а Куба на какое-то время превратилась в самый привлекательный образец для радикальных националистов. Но кубинцы были не одиноки: «отцеубийственные», постсталинские режимы Тито и Мао отчаянно сражались за внимание новых националистских лидеров третьего мира. При Хрущеве сам Советский Союз пытался продемонстрировать всему миру более идеалистическое лицо. Все они отказались от старого сталинского «сектантства» и даже приняли более широкую стратегию, допуская союзы с группами, не имеющими отношения к марксизму-ленинизму. Это было время, когда все стремительно менялось, и Советы, Китай и Куба поддерживали эклектичный ряд групп левого толка — радикальных марксистов-партизан, современно мыслящих людей, умеренных коммунистов, стремящихся сотрудничать и с националистами, и с немарксистскими националистами. После долгого периода сталинского пренебрежения коммунизм теперь обратился к широкой аудитории третьего мира. В это же время Запад под руководством Джона Ф. Кеннеди также демонстрировал свое привлекательное лицо. Кубинский партизанский коммунизм, равно как и любой другой романтический коммунизм 1960-х годов, не сумел доказать свою жизнестойкость. Новая коммунистическая активность в странах третьего мира явилась причиной нестабильности, это напугало противников коммунизма и привело к обратной реакции и полосе неудач для коммунизма. По обе стороны идеологического рубежа эра оптимизма закончилась.

II

Почти год спустя после падения режима Арбенса, 18 апреля 1955 года, двадцать девять делегатов из азиатских и африканских стран собрались в городе Бандунг (Западная Ява), чтобы послушать громкую приветственную речь президента Индонезии Сукарно: «Да, действительно, пронеслась «Буря над Азией», и над Африкой тоже… Народы и государства очнулись от многовекового сна. Пассивность народов ушла в былое, внешнее спокойствие уступило место борьбе и активности… Ураганы национального пробуждения пронеслись над землей, сотрясая и изменяя ее, изменяя к лучшему»{885}. Выражение «Буря над Азией», которое употребил в своей речи Сукарно, было названием фильма Пудовкина, вышедшего в 1928 году (в советском прокате «Потомок Чингисхана»). Это драма о монгольском юноше, оказавшемся потомком Чингисхана, сбежавшем от англичан к большевикам[656]. В Бандунге слышались отголоски старого Коминтерна. Как и на Бакинской конференции «народов Востока» в 1920 году, участники конференции в Бандунге искали пути сплочения всего «Юга» в борьбе против империализма[657]. Однако это был совершенно не коммунистический конгресс. Не были приглашены монголы, равно как и другие нации, сторонники Советов, — советские азиатские республики и Северная Корея. Из коммунистических режимов присутствовали только Китай и Северный Вьетнам. Некоторые делегаты (например, индийский лидер Джавахарлал Неру[658] и индонезийский президент Ахмед Сукарно[659]) были социалистами. Неру очень импонировал советский стиль планирования. Однако, националистические социалисты, они стремились объединить социализм больше с местными политическими традициями, чем с марксистско-ленинскими. Будучи националистами, они не хотели показывать свою принадлежность к какому-либо блоку, восточному или западному. Некоторые делегаты были ярыми противниками коммунизма — шесть из двадцати девяти поддерживали Соединенные Штаты и Великобританию. Карлос Ромуло, представитель филиппинского режима, только что подавившего коммунистическое восстание, язвительно заметил: «Вчерашние империи, над которыми, как говорилось, солнце никогда не заходит, одна за одной отступают от Азии. Что нас пугает больше всего, так это новая империя коммунизма, над которой, как мы знаем, солнце никогда не восходит».{886}

Китайцы отказывались признавать, что у их советских союзников есть целая империя в Восточной Европе, поэтому дискуссия была крайне напряженной, когда делегаты должны были выразить отношение всей конференции к сверхдержавам. Чжоу Эньлай приложил немало усилий, чтобы очаровать делегатов Бандунга, и представил Китай как сдержанного, терпимого друга глобальных низов. Он признал, что марксизм-ленинизм мало распространен в новом, освобожденном от колонизаторов мире и что необходимы компромиссы, если Китай хочет иметь какое-либо влияние. Ромуло заметил, что Чжоу Эньлай вел себя так, словно «вырвал лист из книги Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей»{887}. Однако у Чжоу имелось более значительное теоретическое обоснование его выступления, нежели книга Дейла Карнеги: китайские коммунисты в тот момент находились в идеологически умеренной фазе «новой демократии» и были готовы допустить союз коммунистов с буржуазными националистами.

Бандунг стал свидетелем рождения «третьего мира» — новой реальности, совершенно независимой ни от «первого» западного, ни от «второго» восточного миров. Конференция признала необходимым избежать экономической зависимости от первого мира, которую Сукарно охарактеризовал как колониализм в современном обличье, через экономическое сотрудничество. Также было решено бороться против угрозы ядерной войны. В своей пылкой речи на конференции Сукарно призвал африканские и азиатские народы применять «моральное насилие в интересах мира» и давать отпор милитаризму обоих участников холодной и воины.{888}

Бандунгская конференция ознаменовала вход так называемого Юга в мировую политику и в борьбу с империализмом. Хотя старые империи явно слабели, многие из них были твердо намерены удержать свои прежние позиции или, по крайней мере, сохранить свое влияние после деколонизации, формируя политику стран-преемниц. В начале 1960-х годов только несколько государств оставалось под контролем белых: португальские колонии, в основном в Африке, Южная Африка и Родезия. Несмотря на это, многие лидеры стран третьего мира все еще считали империализм мощной силой, и такие понятия, как «неоколониализм» и «неофициальная империя», широко обсуждались, особенно в связи с Соединенными Штатами и поддержкой, которую они оказывали старым прозападным коллаборационистам.

Дебаты в Бандунге показали, что сталинский коммунизм и империализм имели много общего и открыли Китаю и Югославии возможность усомниться в том, что СССР был единственным законным лидером мирового коммунизма. Еще большее беспокойство у Советов вызвала встреча на югославском острове Бриджуни спустя год после Бандунга, в которой приняли участие Тито, Неру и Насер[660]. Они планировали превратить третий мир в отдельный внешнеполитический блок. Их отношение к сверхдержавам можно было выразить строкой Шекспира «Чума возьми семейства ваши оба!». Результатом стало образование Движения неприсоединения в 1961 году в Белграде{889}.

Хрущев очень быстро отреагировал на брошенный вызов. Он и его идеологи были убеждены, что деколонизация открывает огромные возможности для советского социализма. Хрущев верил, что та модель социализма, которую СССР может предложить странам третьего мира, будет для них очень привлекательной. Она соединяла в себе длительную борьбу с империализмом, приверженность идее социальной справедливости и технологический прогресс, воплощением которого было освоение целинных земель и запуск спутника. При поддержке Советского Союза, утверждал Хрущев, буржуазные «прогрессивные» националисты постепенно перейдут в социалистический лагерь. По мере того как экономика этих стран будет развиваться, окрепнет рабочий класс, и антиимпериализм превратится в антикапитализм. Этот переход, настаивал Хрущев, мог быть мирным. Он необязательно должен быть насильственным, революционным, с участием лидирующих партий и классовой борьбы. Прогрессивный третий мир должен стать «зоной мира»{890}.