Том 10. Былое и думы. Часть 5 - Александр Герцен

К концу обеда пришел Энгельсон. – Обед происходил 6 мая 1855 г.

…попросить вас отдать Герцену это письмо. – Эпизод этот описан в воспоминаниях М. Мейзенбуг (см. «Воспоминания идеалистки», стр. 329–331).

…просит посылать детей к нему. – 22 мая 1855 г. Энгельсон писал Герцену: «У меня открылось кровотечение… я весьма был бы в состоянии дать урок, если бы не Саша, то, по крайней мере, Мейзенбуг и Тата пожаловали ко мне».

Мы видели это в улице Лепелетье. – См. об этом в примечаниях к стр. 67 и 73.

Когда Орсини удивительным образом спасся из Мантуи… – См. примечание к стр. 74.

…на помосте гильотины. – См. примечание к стр. 67

<Рассказ о семейной драме>. <VI.> <Oceano nox>*

Печатается по черновому автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в сб. «Звенья», кн. VIII, стр. 24–25. На л. 2 автографа вверху слева пометка рукой Герцена: «к нач. 3-го л.». На л. 2 об. рукою Герцена написано и перечеркнуто: «Это было бы поздно и недобросовестно. Сказанного достаточно, чтобы предположить совершившуюся драму. Драма эта, глубоко трагическая и окончившаяся смертью, имеет в себе столько человеческого и великого, что темная сторона ее распуска<ется> и бледнеет в общем колорите. Потому много нельзя рассказать, что еще живому можно как-нибудь помочь…».

<Рассказ о семейной драме>. <VIII.> 3 мая 1855*

Печатается по черновому автографу (ЛБ). На лл. 4 об. и 5 об. – рисунки двух профилей, сделанные чернилами; на л. об. – незачеркнутый конец фразы, не относящейся к тексту этой главы: «охотники до зодчества хвалить ненужную прочность и лишние размеры». Текст автографа впервые был опубликован Е. Некрасовой в сборнике «Памяти В. Г. Белинского» (М. 1899). Имеется также авторизованная копия (ЛБ), снятая с этого чернового автографа Н. А. Тучковой-Огаревой (правку Герцена см. в разделе «Варианты»). На л. 2 копии пометка А. А. Герцена: «Смерть мамаши, из V-й части „Былого и дум". Переписано рукою Нат. Ал. Тучк(овой) – Огар(евой)».

<Русские тени>*

Печатается по зачеркнутому отрывку автографа (ЛБ), представляющему собою, очевидно, конец первоначального наброска «Русских теней». Лист с этим отрывком по ошибке вклеен в тетрадь с автографом главы «Н. X. Кетчер». Подпись: Искандер. Дата: 10 октяб. 1865. Женева. La Boissiere.

<Предисловие к публикации глав из пятой части в «Kolokol»>*

Печатается по тексту газеты «Kolokol», № 12 от 15 сентября 1868 г., где было опубликовано впервые под заглавием «Feuilleton. Cogitata et visa. Fragments des mémoires d'Iscander». В «пражской коллекции» (ЦГАЛИ) хранится автограф этого предисловия, под заглавием, относящимся к опубликованным ниже текстам: «Cogitata et visa. Fragments du IVe volume des Faits et pensées par Iskander, 1848–1853». Эта рукопись служила наборным оригиналом при публикации предисловия в «Kolokol». На ней имеется, помимо исправлений рукой самого Герцена (см. «Варианты»), мелкая правка орфографического характера, сделанная, по-видимому, сыном Герцена – Александром.

Вслед за предисловием, под заглавием «Quatrième volume (Четвертый том) (1848–1853)», был напечатан французский перевод предисловия к русскому изданию «Былого и дум» от 29 июля 1866 г., а также главы «Le voyage» («Путь») и «La lune de miel de la République» («Медовый месяц Республики»). В следующем, 13 номере «Kolokol» от 15 октября 1868 г. были напечатаны главы «Dans l'orage» («В грозу»), «Après l'orage» («После грозы» – из «С того берега») и «Les pronostics» («Предзнаменования») – сокращенный вариант главы «1848». В № 14–15 «Kolokol» от 1 декабря 1868 г. – глава «„La Tribune des Peuples". – Mickiewicz et Ramon de la Sagra. – Choristes et statistes de la révolution. – 13 juin 1849». («Трибуна народов». – Мицкевич и Рамон де-ла-Сагра. – Хористы и статисты революции. – 13 июня 1849 года). Эти тексты, как указал Герцен, были переведены на французский язык его сыном Александром, но просмотрены самим автором. Перевод этот, в общем, довольно близок к подлиннику, однако в нем имеются и некоторые отклонения от русского оригинала и сокращения, вызванные тем, что публикация предназначалась для западноевропейского читателя. Не перечисляя этих изменений, – так как нет полной уверенности, что их сделал сам Герцен, – отмстим только, что в начале главы «La Tribune des Peuples…» к тексту, в котором дана характеристика взаимоотношений русских, приезжавших в Париж, и французов, в «Kolokol» сделано следующее подстрочное примечание: «Nous prions de ne pas oublier que tout cela a été écrit en 1855 et 56. Tant de choses ont changé depuis, que les meilleurs portraits ne sont plus ressemblants» («Мы просим не забывать, что все это было написано в 1855 и 56 годах. С того времени произошло столько перемен, что наилучшие портреты уже не имеют сходства»).

В «Supplément du Kolokol (La Cloche)», датированном 15 февраля 1869 г., Герцен продолжил публикацию отрывков из V части «Былого и дум», напечатав – в собственном переводе – главу «Les montagnes et les montagnards – Wiatka et Monte-Rosa – 1849» («Горы и горцы – Вятка и Монтероза – 1849»). См. этот текст в настоящем томе, стр. 384–389.

Лет десять тому назад г. Делаво опубликовал очень хороший перевод с русского первых томов моего «Былое и думы» ~ «Русский мир и революция». – Герцен имеет здесь в виду издание: «La Monde russe et la Révolution. Mémoires de A. Herzen. 1812–1835, Paris, 1860». Этот перевод был сделан Делаво (см. т. IX наст. изд., стр. 45).

<Глава XXXVII>*

Печатается по черновой рукописи «пражской коллекции» (ЦГАЛИ). Без подписи. Дата перевода не установлена.

В переводе встречаются отклонения от русского оригинала; главнейшие из них следующие:

Стр. 76

После: переднюю // – он принес мне газету

Вместо: Пианори с своим револьвером? Пизакане // Маццини с своим упорством, Пианори с своим револьвером, Пизакане с своим знаменем…

Стр. 82-85

Вместо: Немец теоретически ~ «Der Bürgergeneral» // Вернемся теперь еще раз к нашему бравому бюргеру Струве – диктатору-пророку, Кромвелю и Иоанну Лейденскому великого герцогства Баденского – и к его коллегам.

Но прежде чем говорить о нем, я хочу прибавить еще несколько общих соображений насчет немецких Umwälzunge Männer[430]. Необходимо признать как общий тезис, что немецкие изгнанники были в научном отношении более развиты, чем изгнанники другой национальности, – но от этого им немного было проку.

Их язык попахивал академическим «чесноком» и первыми трагедиями Шиллера, они отличались поразительной неуклюжестью во всем, что относилось к практике, и раздраженным патриотизмом, весьма шовинистическим на свой лад и выступавшим под знаменем космополитизма.

После крестьянских восстаний и Тридцатилетней войны немцы не могут придти в себя – и чувствуют это[431]. Наполеон сделал все возможное, чтобы разбудить их, – это но удалось – он не успел еще переехать океан, как старые магнетизеры – короли, профессора, теологи, идеалисты и поэты усыпили уже всю Германию.

Немцы изучили весьма <…>[432] классы, они имели всегда <…>[433], как жизнь коротка и наука длинна, – они умирают еще до того, как заканчивают свое ученье. Реальная жизнь немца – в теории, практическая жизнь для него не более, чем атрибут, переплет для скрепления листов – и именно в этом следует искать причину того, что немцы, самые радикальные люди в своих сочинениях, – остаются очень часто «филистерами» в частной жизни. По мере освобождения от всего – они освобождаются от практических следствий применения своих учений. Германский ум в революциях – как во всем – схватывает общую идею в ее абсолютном значении, никогда не пытаясь реализовать ее.

Англичане, французы имеют предрассудки, которые редко встречаются у немца – и они добросовестно последовательны и простодушны. Если они и подчиняются обветшалым понятиям, потерявшим всякий смысл, – то это потому, что признают их истинными и неизменными. Немец не признает ничего, кроме разума, – и покоряется всему – то есть он раболепствует, в зависимости от обстоятельств, перед самыми грубыми предрассудками.

Он очень привык к маленькому comfort, «an Wohlbehagen» – и, переходя из своего кабинета в свою гостиную, в Prunkzimmer или спальню, он жертвует свободной мыслью своей – порядку и кухне. Немец, в сущности, большой сибарит; этого не замечают, потому что его скромные средства и его незаметная жизнь не производят впечатления – но эскимос, который пожертвовал бы всем для того, чтоб получить вволю рыбьего жиру, такой же эпикуреец, как Лукулл. К тому же лимфатический немец скоро тяжелеет и пускает тысячи корней в известный образ жизни. Все, что может нарушить его привычки, ужасает его и выводит из себя <…>

<Глава XXXVIII>*