"Фантастика 2023-129". Компиляция. Книши 1-20 (СИ) - Агишев Руслан

– Я еще юнцом безусым был, а старики баяли, что колдуна здесь одного, спымав, держали. Лютый, говорят, быв, просто ужас. Одних душ православных загубленных на нем с тысячу. Волховал, сатанинскими зельями люд травил. – Старикан аж глазенки закатил, а у меня екнуло в груди от нахлынувших воспоминаний. – Баяли, что колдун сей мог любую бабу в девицу писаной красы обратить. Зельем своим прыснет разок, а то и два раза, и у девицы в заду прибавилось. Еще прыснет – и грудя выросли…

«Это же моя камера, где меня Иван Грозный в прошлое путешествие держал! Мать вашу! Точно она! Поворот приметный вот. Снизу булыдганы здоровенные… Блин, да он же про косметику говорит!»

– …С той поры, батюшка, дверца сия запечатана стоит. Кажный год прыскают ее святой водой, и батюшка святым крестом осеняет. А то, не ровен час, оживет сей колдун и начнет свои злодейства заново творити. – Наконец старик двинулся дальше, не переставая кряхтеть и вздыхать. – А вот тама, милостивец, и касатики нашинские сиднями сидят. О судьбинушке своей горюют… Вот они, душегубы, тати…

Он тыкал пальцами в толстые железные пруты, изъеденные ржавчиной, за которыми в темноте шевелилось что-то черное и вонючее. Потом старик зажег еще один факел, и мне, наконец, удалось рассмотреть сидельцев.

– Вот они, буйны головы, сидят. Супротив государя черное дело замыслили. – Старик водил факелом из стороны в сторону, освещая сидевших вповалку стрельцов. – Все здесь, господине. Местов уж нету, а их тащут и тащут, тащут и тащут.

Я же его уже не слушал, внимательно разглядывая сидельцев. Нужно было понять, кто мне нужен. «Стрелец, стрелец… И этот стрелец. Морды битые, синие. Куда мне они такие? У меня таких целых два десятка, царем одолженные. С ними только строем ходить да саблями махать. Не-е, не вариант». Видимо, все это на моем лице старик и прочитал, раз с кряхтением пошел дальше по коридору.

– Сичас, сичас, батюшка. Есть у меня ишо ребятушки. – Старичок хитро заулыбался, все время ко мне оборачиваясь. – Цельная шайка молодцов-убивцев. Один другого краше. Вот они, милостивец! Вон Абрашка дурень. Косая сажень в плечах, а умишком Христос обделил. Силы он, батюшка, немеренной. Когда брали его, с десяток боевых холопей разбросал. Троих, как курей, задавил голыми руками. К такому сунься только…

Огонь факела выцепил из темноты сгорбленную фигуру человека, сидевшего, обхватив колени здоровенными руками. За копной грязных спутанных волос не было видно его лица.

– А это Пали-цыган. Тоже с ними промышлял. Бают, жеребца у купца магометянского увел прямо со двора. А за жеребца тово серебра почти по весу давали! – Старик мотнул факелом, освещая следующего. – Рядышком стервец самый. Тать первейший. Самого боярина Шереметева Кузьму Ивановича придушить хотел. В опочивальню забрался. Пока дворня за этими бегала, он боярина жизни лишить хотел. А знаешь, батюшка, каких кровей сей убивец? – усмехнулся старик. – Из больших он. Батюшка его, боярин Одоевский, ранее в силе был. Окольничим у покойного государя. А как помер, именье его за долги казне отошло… Вишь, как оно повернулось. Тато боярин, а сынку яго Мишка-тать.

Хлопнув старика по плечу, я прервал его рассказ и кивнул на решетку. Тот, поколебавшись несколько мгновений, быстро зашумел здоровенными ключами.

– Ты, старче, постой-ка там вон. Здесь дело государевой важности. Вот тебе за труды. – Я кинул ему еще одну монетку.

Нутром чувствовал, что эти сидельцы именно те, кто мне нужны. Бывает у меня так. Находит что-то такое, и ты понимаешь, что на верном пути. Вот и сейчас нахлынуло на меня что-то похожее…

– Слушайте меня внимательно. Повторять не буду. – Я обвел глазами притихших людей и остановил взгляд на сыне боярском, который, у меня не было никаких сомнений, верховодил всей этой средневековой ОПГ. – За душегубство вас повесят или, того хуже, четвертуют. Только-только стрельцы бунтовали, и сейчас никто с вами церемониться не будет. Повесят… тебя, тебя, тебя, – я тыкал пальцем в одного за другим. – И тебя, и тебя. Всех вас к ногтю, если меня слушать не будете. Дотумкали? Что глазенками хлопаете? Я вам новую жизнь предлагаю. От государя помилование. Все грехи ваши спишутся, к семьям живыми вернетесь. Еще и серебра заработаете…

Все. Я устало махнул рукой и, звякнув массивной решеткой, оставил их одних. Предложение сделано, и теперь все зависело только от них. Правда, что тут было думать? Только сумасшедший бы стал раздумывать тогда, когда ему предлагался шанс остаться в живых.

Какое-то время там стояла тишина. Потом раздалось какое-то шебуршание и сразу же яростный шепот. Наконец за прутья решетки ухватились чьи-то руки, и показалось серое лицо.

– Сладко поешь, господине, аж заслушалися, – прохрипел тот самый сын боярский, почти вися на решетке. – По утрему нам дыбой грозили, а вечор уже прощение сулят. Даже вона к женкам и деткам отпустят да серебришка отсыплят… Кто ж супротив такого пойдет. Мои сотоварищи согласны. У меня же токмо просьбишка, господине, имеется.

Я подошел вплотную к решетке. Любопытно было, что этот висельник попросить хотел. Денег или, может, земли?

– Последний я в роду, господине. Как батюшка помер, землицу у нас отобрали. Сосед, паскуда, боярин Шереметев постарался. Все к своим рукам прибрал. Нас с матушкой и сестренками малыми на улицу выгнал из батюшкиного дома. Матушку за весну лихоманка скрутила, а сестренок в монастырь забрали… Я, господине, с ним поквитаться токмо хотел. В глазенки его паскудные думал поглядеть, а оно вона как вышло… Помоги мне с ворогом поквитаться. – В глазах его горел огонек надежды. – Помоги, господине. Холопом твоим наивернейшим стану. Жизнь за тебя положу и людишкам своим накажу верой и правдой служить.

Ну и что я мог ответить? От меня всего лишь требовалось дать обещание, и я его дал.

– Помогу. Возьмем паскудника за мягкое брюхо и потрясем, но сначала отслужить придется. Потом и кровью, потом и кровью отслужить придется… Теперь я для вас и царь, и бог, государь Петр Алексеевич мне вас с потрохами отдал… Поднимайтесь, и за мной. В пути поговорим.

Шайка эта, как мне удалось узнать из расспросов в дороге, оказалась довольно необычной. Костяк ее составляли молодой боярыч Михайло Воротынский с двумя крепкими мужиками, два десятка лет служивших его роду боевыми холопами. От Михайла ни на шаг не отходил Абрашка, звероподобный горбун со слабым умишком, привезенный откуда-то еще старым боярином. Непонятно, кем он считал самого Михайлу, но ловил собачьими глазами едва ли не каждый его взгляд. Особняком с ними был чернявый цыган Пали, гибкий, словно на шарнирах, молодой паренек, которому, как мне показалось, вообще было безразлично, к кому идти на службу.

Выяснив все это, я надолго умолк. Предстояло хорошенько подумать, как за неполный месяц успеть выполнить все то, что я наобещал царю. Наобещал же я довольно много и, боюсь, мало подъемного. «С первым актом Марлезонского балета пока все ясно. Спасибо моей работе в антикварном салоне еще в прошлой жизни, доработать местную фузею я смогу. С грехом пополам, конечно, но наклепать с десяток кремневых ружей с ударным механизмом у меня получится. Сейчас это самая настоящая вундерфавля. Вон у Петра даже его личные войска вооружены, как партизаны какие-то. У половины неподъемные фитильные мушкеты, которые застали еще первого царя из династии Романовых. У четверти вместо огнестрельного оружия пики, а у остальных, собранные с бору по сосенке, кремневые ружья. Неделя сроку мне на переделку, пару недель на муштру. Кровь из носу, но мои орлы должны три, а то и четыре раза в минуту стрелять. Должны, иначе задница… А вот со вторым актом Марлезонского балета пока не все ясно. Получится ли из этой шайки сделать нечто похожее на диверсантов? Ведь они должны будут травить солдат противника, резать, как свиней, офицеров, поджигать склады с амуницией и порохом и еще много такого, что сейчас совсем не принято. Оценит ли Петр такое? Всегда ведь найдется какой-нибудь черт, который начнет орать о законах войны, о правилах и рыцарстве. Еще бы про белые перчатки вспомнил или про белые тапочки… Не-е-ет, что это я торможу? Старина Петр сам безбашенный, а подрастет – вообще станет отморозком. Думаю, мои задумки ему придутся к месту…»