Царь муравьев - Андрей Плеханов

Об этом я могу рассказать вам достаточно подробно. Сам Михаил Константинович молчал о произошедшем как рыба, но дружок мой Майор, летавший в составе нашей команды в Москву, кое-чем поделился. Благовещенский вошел в здание детсада не один, он катил перед собою в инвалидном кресле безногую мусульманскую девушку – якобы, одну из его пациенток. Официальная информация гласила, что некогда она пострадала от террористов, и ее рассказ, и ее несчастный вид должны были разжалобить бандитов – что, фактически, и произошло. На самом же деле девушке было далеко за тридцать лет, была она не только мусульманкой, но и чистейшей воды подлизой. Ноги ей ампутировали еще в детстве – сами догадываетесь, из-за онкологического заболевания. Одна из «первичных» подлиз, она великолепно владела языком феромонов. Рисковали ли они с профессором? Невероятно рисковали, скажу я вам. За такие подвиги нужно ордена давать! Террористы были пьяными – не в стельку, но основательно, к тому же многие из них были «вмазаны» наркотиками. Чтобы контролировать их реакцию на феромоны, нужно было проявить высший пилотаж. Девушка справилась, хотя переговоры шли полтора часа. Сразу же после беседы она потеряла сознание и профессор вынес ее на руках. Майор сказал, что она наизусть читала суры из Корана, и под конец переговоров некоторые из бандитов стояли на коленях, молились вместе с ней и рыдали. Удивительно, что она не заставила их сдаться. Впрочем, сдача террористов вряд ли входила в чьи-либо планы – террористы хороши только мертвые.

Вот такое экстраординарное, но, в общем-то, типичное для фрагрантов дело. Орден профессору почему-то не дали, но известен он стал не меньше, чем доктор Рошаль. Место в Общественной палате РФ просто плакало по нему.

А я жил спокойно. В мои обязанности не входило высовываться на широкую публику, вот я и не высовывался. Освоил эндоскопическую технику и вовсю оперировал богатеньких пациентов, в том числе иностранцев. Удалял им всякие ненужные для организма штуки, вроде опухолей, грыж, аппендиксов и желчных пузырей, забитых камнями. Конечно же, движимый долгом врача и внутренним благородством, я пытался перевестись на самый трудный участок – в детскую онкологию. Но меня туда не пустили. Благовещенский объяснил, почему. Не из-за того даже, что я не детский хирург, а потому, что в детском отделении «Клиники жизни» почти не делают операций, применяют современные и щадящие методы лечения.

Вот как, значит… Я сделал из этого прямые выводы. Дело покойного доктора Григорьева не пропало – в раковом корпусе нашей клиники вовсю переливали больным детям подлизью кровушку. Готовили новые ряды фрагрантов.

Почему именно детям, да еще тяжелобольным, первым предоставлялось право стать совершенными людьми? Кроме проявлений гуманности, тут нетрудно уловить особую логику. Эти дети навсегда сохранят благодарность и верность своим спасителям, и, когда вырастут, будут уже сформировавшимися фрагрантами, владеющими языком феромонов. Не зря Благовещенский произнес фразу: «Основной упор в бесплатном лечении будет сделан на детей. Думаю, вам не нужно объяснять, почему». Да уж, чего тут объяснять?..

Я не переживал по этому поводу – привык уже к тому, что сам стал фрагрантом, и к тому, что все люди когда-то станут фрагрантами. У меня была отличная работа, я жил с любимой девушкой, и был твердо уверен, что все неприятности в моей жизни закончились. Очень радовало то, как у Жени сложились отношения с моими родителями. Мы часто ходили к ним в гости, и они заглядывали к нам, и искренне восхищались нашей парой, только вот вопросами о свадьбе и внуках замучили. Не объяснишь же им, что у подлиз особые брачные порядки, и просто так в ЗАГС не побежишь. Однажды Женя призналась мне, что любит моих родителей так же как своих, погибших, и я совершенно растаял, едва не зарыдал от счастья. Такой вот я сентиментальный…

Кстати, оба моих родителя быстро оказались на работе в фонде «Благовест». Я не только не прикладывал к этому усилий, но даже был против – хотел, чтобы мои близкие держались подальше от всего, к чему имеет отношение Ганс. Однако, оказывается, его высочество Сазонов лично позвонил маме и папе, наговорил кучу слов, какой я у них замечательный, и предложил им, пенсионерам, непыльную работенку в газете фонда. Вряд ли можно было этого избежать. Ганс считал необходимым контролировать не только подлиз, но и все их окружение.

Я не часто выезжал из «Соснового рая» – здесь было все, что нужно для жизни. И каждый раз, когда бывал в городе, удивлялся переменам. Прошла осень, наступила зима, но на улицах почти не было снега. Улицы словно вылизали – складывалось впечатление, что не только дворники регулярно убирают мусор, но и жители отучились от скверной привычки бросать под ноги всякую дрянь. Я ставил машину на парковку и гулял по городу пешком – удовольствие того стоило. Начало зимы стояло теплым, я неспешно бродил по знакомым улочкам и порою не узнавал их. Иногда мне казалось, что я не в России, а снова где-то в Голландии. За месяцы осени успели положить новый асфальт на большинстве дорог, а в центре города вымостили их камнем. Фасады старых домов, еще недавно изъеденные лишайными язвами, были аккуратно отштукатурены и покрашены. Канули в вечность покосившиеся заборы из черных гнилых досок, их заменили ажурные ограды литого чугуна. Заметно меньше стало аляповатой рекламы, совершенно исчезли полотняные растяжки, бултыхающиеся на ветру там и сям. На транспортных развязках, вечно забитых автомобильными пробками, шло строительство эстакад. Новый мэр знал свое дело.

Еще более удивительным было то, что почти не встречались пьяные. Я уже знал про драконовские меры, введенные против появления в пьяном виде в общественных местах. Неугомонный Ганс построил два новых вытрезвителя, а за открытую бутылку или банку пива в руке на улице полагался штраф в пятьсот рублей. Знал я и другое, известное немногим – всем, кто попадал в вытрезвитель, под видом физиопроцедур проводилось кодирование. По сути, это было противозаконным лечением без согласия больного, однако на поверхность сей волюнтаризм не выплывал. Дело в том, что кодированный алкоголик бросал пить не сразу – он лишь усваивал, что надираться следует дома, и пьяным на улицу нельзя выходить ни в коем случае. Через пару недель тяга к выпивке начинала ослабевать. Половина из кодированных начисто бросала пить через пару месяцев, а еще половина переходила к умеренному употреблению алкоголя, несравнимому с прежним.

Интересно, сколько подлиз жило в нашем городе, и сколько новых появлялось с каждым днем? Немного, в общем-то, по сравнению с абсолютным большинством «обычных». Но, даже будучи в меньшинстве, фрагранты уверенно наводили свои порядки, и сопротивляться им было невозможно. Попробуй, посопротивляйся, если тебе дают феромонную установку, действующую на подсознание. Собрали к примеру всех жильцов подъезда, объявили им: «Мы сделали вам ремонт, на стенах больше не писать, на пол не гадить, мусор не бросать!» И все, не будут гадить, сами не зная почему. Здорово, скажете? Ужасно, скажете? Я и сам не знаю, здорово это или ужасно. Знаю только, что никогда не видел свой родной город таким чистым и красивым.