Противостояние. Том II - Стивен Кинг

— Ральф? Ральф Брентнер, вы дома? Эй-эй, кто-нибудь дома?

Она стояла на ступеньках крыльца, глядя на дом. Никаких мотоциклов во дворе, лишь парочка велосипедов возле стены. Ральф услыхал бы ее, но следовало подумать еще и об этом немом. Глухонемом. Ты можешь орать до посинения, а он все равно не ответит, хотя и может быть там.

Переложив свою хозяйственную сумку из одной руки в другую, Надин надавила на дверь и обнаружила, что та не заперта. После моросящего снаружи дождика приятно было войти в дом. Она очутилась в маленькой передней. Четыре ступеньки вели вверх, в кухню, и целый лестничный пролет — вниз, в цоколь, где, по словам Гарольда, обосновался Андрос. Придав лицу самое приятное выражение, Надин спустилась вниз, прокручивая в уме свое объяснение, если Ник окажется там:

«Я так прямо вошла, поскольку думала, вы все равно не услышите, как я стучу. Некоторые из нас хотели бы узнать, потребуется ли вечерняя смена, чтобы поменять обмотку на тех двух моторах, которые сгорели. Брэд ничего вам не говорил?»

Внизу было всего две комнаты. Одна из них — спальня, простая, как келья монаха. Другая — кабинет. Там стоял письменный стол, большой стул, мусорная корзина и книжный шкаф. Письменный стол был завален бумагами, и она рассеянно просмотрела их. Большинство листков ни о чем ей не говорило — она решила, что это фрагменты разговора Ника с кем-то («Наверное, так, но, может, нам спросить его, нельзя ли сделать это каким-нибудь более простым способом?» — было написано на одном). Остальные, казалось, были просто памятками, набросками, рассуждениями. Некоторые напомнили ей обрамленные рамками записи в гроссбухе Гарольда, которые тот, саркастически ухмыляясь, называл своими «указателями к лучшей жизни».

На одном было написано: «Поговорить с Гленом о торговле. Кто-нибудь из нас знает, как начинается торговля? Дефицит товаров, не так ли? Или монополизация какой-либо одной сферы? Ремесла. Это может быть ключом. Что, если Брэд Китчнер решит продавать свое умение, а не отдавать даром? Или врач? Чем мы будем платить? Мм-да».

На другом: «Защита сообщества — улица с двусторонним движением».

На третьем: «Каждый раз, когда мы заговариваем о законе, мне потом ночью снятся кошмары про Шойо. Смотрю, как они умирают. Смотрю, как Чилдресс разбрасывает свой ужин по камере. Закон, закон, что нам делать с этим чертовым законом? Высшая мера наказания. Теперь мысль, вызывающая улыбку. Когда Брэд запустит ток, сколько пройдет времени, прежде чем кто-то попросит его соорудить электрический стул?»

Она оторвалась от листков довольно неохотно. Это было интересно — просматривать бумаги, написанные человеком, который мог рассуждать только посредством письма (один из ее коллег любил повторять, что процесс мышления никогда не может быть полноценным без артикуляции), но цель ее пребывания здесь, внизу, была уже выполнена. Ника здесь не было, как и вообще никого. Задерживаться дольше означало бы напрасно испытывать судьбу.

Она вернулась наверх. Гарольд сказал ей, что они, наверное, соберутся в гостиной. Она была огромная, покрытая толстым бордовым ворсистым ковром; центральное место занимал камин, каменной колонной восходящий к крыше. Вся западная стена была стеклянной, и оттуда открывался дивный вид на горы Флатайронс. Это заставляло ее чувствовать себя выставленной на всеобщее обозрение, как музейный экспонат. Она знала, что внешняя сторона термоплекса была подвергнута действию йода так, чтобы снаружи можно было видеть лишь зеркальное отражение, но психологически она ощущала себя совершенно незащищенной. И ей хотелось закончить все побыстрее.

На южной стороне комнаты она нашла то, что искала: вместительную кладовку, которую Ральф так и не разобрал. Глубоко внутри висели плащи, а в заднем углу валялась груда ботинок, рукавиц и зимних вязаных вещей фута в три вышиной.

Торопливо она вытащила продукты из своей хозяйственной сумки. Они служили лишь камуфляжем и располагались только сверху. Под банками с томатной пастой и сардинами лежала обувная коробка с динамитом и рацией внутри.

— Если я положу ее в кладовку, она все равно сработает? — спрашивала она Гарольда. — Лишняя стена не смягчит взрыв?

— Надин, — ответил Гарольд, — если это устройство сработает, а у меня нет оснований думать иначе, оно разнесет дом и большую часть холма с его стороны. Положи его куда угодно, лишь бы его не заметили до собрания. Кладовка отлично подойдет. Лишняя стена разлетится на кусочки и послужит шрапнелью. Я доверяю твоему выбору, дорогая. Это будет как в старой сказке про портного и мух. Семерых — одним махом. Только в данном случае мы имеем дело не с мухами, а с шайкой политиканствующих тараканов.

Надин отодвинула в сторону ботинки и шарфы, сделала ямку в груде одежды и сунула туда коробку. Потом она завалила ее шмотками и выбралась из кладовки. Вот так. Сделано. И будь что будет.

Она торопливо покинула дом, не оглядываясь, пытаясь не обращать внимания на голос, не желавший замолкать, голос, заставлявший ее вернуться туда и оборвать проводки, соединявшие капсульные взрыватели с рацией, заставлявший ее отказаться от всего этого, пока это не свело ее с ума. Не безумие ли ждало ее где-то впереди, теперь, быть может, меньше чем через две недели? Не было ли безумие логическим финалом всего?

Она швырнула сумку в корзинку на багажнике «веспы» и завела двигатель. И все время, пока она ехала прочь отсюда, голос твердил: «Ты ведь не оставишь это там, а? Ты ведь не оставишь эту бомбу там, внутри, правда?»

«В мире, где уже столько людей умерло…»

Она свернула за угол, едва различая, куда едет. Слезы стали застилать ей глаза.

«…величайший грех — отнимать человеческую жизнь».

Там семь жизней. Нет, больше, потому что комитет собирается выслушать доклады глав еще нескольких подкомитетов.

Она остановилась на углу Бейзлайн и Бродвея, думая, что сейчас развернется и поедет назад. Она вся дрожала.

И позже она так и не сумеет объяснить Гарольду, что в точности произошло — по правде говоря, она даже и не пыталась. Это было предчувствие грядущих кошмаров.

Она ощутила, как тьма застилает ей зрение.

Тьма была похожа на медленно опускающийся, колышущийся на слабом ветру темный занавес. Каждый раз, когда порыв ветерка усиливался, занавес колыхался более яростно, и она видела под ним лучик дневного света и маленький кусочек этого пустынного перекрестка.

Но занавес опускался все ниже и ниже, застилая ей зрение, и вскоре она была уже вся окутана им. Она была слепа, она была глуха и лишена чувства осязания. Думающее «я» Надин плыло в черном коконе подобно морской воде или амниотической жидкости.