Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди - Фёдор Раззаков

В не менее тревожном состоянии пребывал в те февральские дни и Олег Даль. Он жил в Ленинграде у жены и тещи, снимался всего лишь в одном фильме — "Тень", в театре не играл. Их семью в те дни преследовало страшное безденежье. Вот как вспоминает об этом жена актера Е. Даль:

"У мамы была нищенская зарплата, у меня — тоже, а Олег не работал: вне театра и без съемок. Дело дошло, например, до того, что мы с мамой не пили кофе, почти не ели масла (действительно так!), чтобы оставалось Олегу, начали что-то продавать… Когда он принес первые деньги за "Тень", полученные при заключении договора, — 300 рублей сплошными "трешками", был невероятный праздник. Казалось, что это целое состояние, а спустя два дня не осталось ни копейки, потому что Олег все забрал и кому-то отдал, кого-то пожалел. Когда я спросила: "Олежечка… А на что мы жить будем?..", — он сказал: "Ну я же не мог не дать. Человек просил деньги".

Ну и, конечно, самое страшное — это его болезнь. Даже наши зарплаты, которые мы приносили и так же в шкатулочку складывали, исчезали мгновенно, потому что как только появлялись деньги, он сразу шел в "загул".

Но дело шло к весне, и у нас были надежды на "Тень", главным образом материальные, потому что мы уже просто умирали от безденежья. Это было страшное время. Просто страшное…"

В еще более жутком состоянии пребывала тогда еще одна звезда советского кинематографа — Изольда Извицкая. Ярко возвестив о себе в 1956 году ролью Марютки в фильме Григория Чухрая "Сорок первый", она затем за каких-то семь-восемь лет исчезла из поля зрения зрителей, отдавшись во власть все того же "зеленого змия". К началу 70-х Извицкая была уже законченная алкоголичка и практически нигде не снималась. Несколько месяцев назад ее вызвал к себе для серьезной беседы начальник актерского отдела "Мосфильма" и предложил пойти к наркологу. Извицкая это сделать наотрез отказалась. Затем от нее ушел муж — актер Эдуард Бредун, который нашел себе другую женщину — продавщицу ковров. Причем ушел он от Извицкой, не заплатив за квартиру и обвинив ее в алкоголизме (хотя сам во многом способствовал возникновению пагубной привычки). Оставшись одна, Извицкая буквально погибала в своей маленькой квартирке в доме № 6 по 2-му Мосфильмовскому переулку. Она не хотела ни с кем видеться, не подходила к телефону, а дверь открывала лишь тем, кто стучал ей условным стуком. На улицу она выходила только за водкой, благо магазин-"стекляшка" находился неподалеку от ее дома. Несколько раз ее видели там коллеги-артисты. Изольда сидела на подоконнике, прикрыв лицо платком, чтобы, не дай бог, люди не признали в ней некогда знаменитую актрису. На что жила Извицкая в те дни, неизвестно, поскольку актерское жалованье она не получала, стесняясь звонить в диспетчерскую "Мосфильма". Видимо, на какие-то подачки собутыльников и сбор пустых бутылок. За квартиру она не платила.

Иногда друзья-артисты приносили ей поесть, но эти разовые акции, конечно же, погоды не делали. Извицкая погибала. Вспоминает актриса Татьяна Гаврилова (зритель помнит ее по роли жены Димы Семицветова в картине "Берегись автомобиля"), встретившая в те дни Извицкую на улице:

"Возвращаясь с репетиции, я шла вниз по своему 2-му Мосфильмовскому переулку. Впереди шла худенькая женщина в выцветшей каракулевой шубе и русском цветном платке. Она крепко держала в правой руке старенькую авоську с двумя пустыми бутылками из-под кефира и газетным свертком. Обогнав ее, я обернулась и сразу же узнала Изольду Извицкую. Мы давно не виделись, и ее лицо показалось мне более болезненным и одутловатым, чем прежде, она производила впечатление человека не от мира сего.

— Здравствуйте, Изольда Васильевна!

— Ой, деточка, маленькая, здравствуй! Не хочешь ли зайти ко мне? — спросила она, потирая маленькие руки. Ее глаза просили меня поговорить, пообщаться с ней. Я согласилась. Мы дошли до ее дома и поднялись на 3-й этаж. В однокомнатной квартире Извицкой царила идеальная чистота, но обстановка была весьма бедной. В полуоткрытом одежном шкафу висело лишь несколько поношенных женских халатиков. Уловив мой взгляд, Изольда Васильевна сказала, что ее недавно обокрали. В углу стояла старая продавленная тахта и около нее телевизор с небольшим экраном. Но на широких полках, занимавших солидное место в комнате, я увидела много хороших книг…

— Деточка, — вдруг произнесла актриса, — давай с тобой выпьем.

Она извлекла из газетного свертка спрятанную бутылку "Столичной", поставила ее на кухонный стол, затем налила две небольшие стопки водки, а на закуску подала черные сухарики, которые всегда сушила и держала на всякий случай. Когда она открывала холодильник на кухне, я заметила, что он пуст. Видимо, все эти последние дни ее мучил голод, но на водку Изольда деньги где-то доставала. После первой рюмки она потеряла равновесие и схватилась за край кухонного стола. Испугавшись, я обхватила ее руками и поволокла к тахте. Когда она пришла в себя, я попрощалась и ушла…"

После этого случая Гаврилова не смогла безучастно взирать на то, как погибает ее коллега по актерскому цеху, и стала навещать ее — приносила еду, скрашивала ее одиночество. Однако предотвратить неумолимо надвигавшуюся трагедию она была уже не в силах.

А Москва тем временем живет своей обычной жизнью, В начале февраля в город с гастролями приехал югославский певец Джордже Марьянович. Молодому читателю эта фамилия ничего не говорит, между тем в годы, о которых идет речь, популярность этого певца была равна нынешней славе того же Рики Мартина. Вот и в том феврале на концертах Марьяновича были сплошные аншлаги, люди ночами мерзли у касс, чтобы утром иметь возможность достать билеты на концерт своего кумира. В огромном Дворце спорта в Лужниках, вмещающем 14 тысяч зрителей, он мог собрать аж 25 аншлагов! Правда, в феврале 71-го Марьянович выступал не в ДС, а в Государственном театре эстрады (7–8 февраля), зрительный зал которого вмещал значительно меньшее число зрителей. Но от этого ажиотаж был еще более огромным.

Между тем мало кто знал, что Марьянович в ту пору серьезно болен. Люди, которые непосредственно с ним общались, видели, как плохо он выглядит. Например, Юрий Айзеншпис, который на тех концертах не присутствовал (сидел в колонии), но видел Марьяновича за несколько месяцев до этого, вспоминает:

"Мы познакомились с Марьяновичем в Баку на гастролях. Я просто ужаснулся. Это был страшный человек. Весь в пятнах. На нем что-то около килограмма шпаклевки, у него какая-то болезнь была. По-моему, он все-таки был наркоманом. У меня такое создалось впечатление. Когда он выходил на сцену, выпивал всегда бутылку молока. Перекрестится, выходит и начинает петь…"

В эти же дни чрезвычайное происшествие произошло в небольшом сибирском городке Черемхове. Про этот город угольщиков тогда ходила дурная слава: единственным развлечением его взрослого населения была выпивка, на почве которой там чуть ли не ежедневно происходили различные ЧП — драки, поножовщина и т. д. А 5 февраля город буквально потрясла трагедия, жертвой которой стал ребенок. Дело было так.

В одной из горняцких семей муж каждый вечер приходил домой "под градусом". Жена постоянно корила супруга, но того ее нотации только раздражали. Вечером 5 февраля пьяный отец семейства, устав слушать стенания своей слабой половины, схватил с плиты бак с кипятком и выплеснул на жену. И в этот миг на кухню вбежала трехлетняя дочка… Поскольку женщина давно была подготовлена к подобным выходкам со стороны пьющего мужа, она сумела увернуться от кипятка. В итоге почти вся жидкость досталась маленькой девчушке!

Увидев, что он натворил, глава семейства мгновенно протрезвел и бросился вызывать "Скорую". Та примчалась в считаные минуты и увезла обожженную девочку в больницу. Тамошние врачи, осмотрев ребенка, вынесли вердикт: нужна срочная пересадка кожи. Но где ее взять? И тогда по городскому радио врачи обратились к жителям Черемхова с просьбой о помощи. Спустя каких-то полчаса площадь перед больницей заполнилась сотнями людей, каждый из которых готов был отдать свою кожу несчастному ребенку. Только благодаря людскому состраданию девочку удалось спасти.

А теперь из Сибири перенесемся обратно в Москву.

В те дни Борис Бабочкин получил приглашение от режиссера Театра имени Пушкина Бориса Равенских посетить генеральную репетицию спектакля "Как закалялась сталь". Роман Н. Островского в начале 70-х вновь обрел бешеную популярность. Его ставили во множестве театров, экранизировали в кино. Бабочкин приглашение принял, о чем сразу же и пожалел. 10 февраля он вывел в своем дневнике следующие строки:

"Черт меня дернул по "дипломатическим соображениям" пойти на генеральную в Театр Пушкина на "Как закалялась сталь" Равенских…

Это ну как если бы в общественный сортир на станции Лозовая ударила малокалиберная фугасная бомба. Это пошлость, претендующая на национальный масштаб. Посмотрев на такую махровую ультрарусскую пошлость, начинаешь понимать, почему Лев Толстой называл патриотизм низменным чувством.