Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

Заняв место покойного обходчика, Станеев разбил подле Истоминой избушки сиреневый сад, своими руками насыпав грунт, под которым провел трубы, пропустив по ним теплые естественные воды. Началось с маленького кустика сирени, который Станеев воткнул в кочку на песчаном взгорыше. Кустик взялся и бурно пошел в рост. И тогда, выписав саженцы, Станеев засыпал песок торфом и перегноем и рассадил рядками сирень. Когда сад наконец взялся, подрос и зацвел, любоваться на него приходили все лебяжинцы. Он так и остался бы маленьким садиком, если б Станеев не предложил здешним школьникам однажды прокатиться вверх по Курье на самоходной барже. Капитан баржи был его приятель. Узнав, что прогулка целевая, директор школы, только что окончившая уржумский университет дивчина, подключила всех учителей. Через день баржа причалила неподалеку от новой больницы, напротив которой стояла Истомина избушка. И школьники, и учителя дотемна возились на сиреневой плантации, рассаживая привезенные ими кустики. А весною на лысом когда-то песчаном взгорыше цвела и благоухала сирень. Сад от расхитителей охраняли школьники и больные. Потом школу перевели в другое место, Станеев уехал... А сад по-прежнему жил.

– Доживает... А разве он цел? – удивился Станеев. Он уж давно похоронил свой сад и примирился с его гибелью. Слишком много находилось любителей, которые ломали и отаптывали кусты; это в то время, когда сад охранялся.

– Пока цел. Но Ганину песок нужен. Аэропорт начали строить...

– Песку в реке навалом. Сад-то к чему разорять?

– Говорят, речной песок сыпуч. Выясняй сам, если угодно. – Раиса вслушалась: кажется, вертолет снижался. Ганин точен: прислал к восьми. Сбежав с крыльца, она увидала раненого лося, раны которого зализывал волкодав. «Вот псих!» – подумала о Станееве, от которого уж никак не ожидала такой жестокой бессмысленной выходки.

– Мне понятно, когда убивают браконьеры, – вернувшись в дом, сказала холодным, враждебным тоном, – но когда ты убиваешь, ты, призванный охранять, – это гнусно! Гнусно!

– Я не убивал, Рая... я... разве что нечаянно, – виновато залепетал Станеев и полураздетый выскочил во двор. Филька, увидев его, жалобно вскрикнул, забился, вскочил и снова завалился, едва не придавив Бурана.

– Где аптечка? – спросила Раиса.

– Я сам им займусь. Иди. Там ждут, – сказал Станеев и стал осматривать лосенка. Сходив за аптечкой, обработал раны, с помощью Раисы наложил лубок.

– Это кто ж его так? – Сзади неслышно подошел высокий смуглый человек, немолодой уже, но все еще стройный и стремительный. Станеев сразу узнал этот голос, но сделал вид, что не расслышал вопроса.

– Допустим, я. Что дальше? – перетягивая бинт, пожала плечами Раиса.

– Вот что значит женщина! – насмешливо выгнув крутую и без того изломанную бровь, хмыкнул Ганин. – А мне за выстрел чуть руку не оторвали...

– Во заливает! – выскочив из вертолета, сказал летчику крупный тяжеловесный парень, указывая на Ганина. – Он сам, кому хошь, загнет копылья...

– Как же вы этого товарища охмурили? – допытывался Ганин, выпуская через нос клубы папиросного дыма, и вращал птичьими беспокойными глазами.

– Уметь надо, – подмигнула ему Раиса и, потрепав волкодава, взяла Ганина под руку. – Летим?

– С вами хоть на край света, – он повел женщину к вертолету, что-то веселое ей рассказывая. Следом за ними уныло плелся Буран, опустив большую умную голову. Он понял, что с Раисой предстоит расставанье.

Станеев, напрягая жилистую сильную шею, заставлял себя не оглядываться, но краем глаза все же следил, что происходит около вертолета. Ревность и бешенство, вдруг вспыхнувшие в нем, заглушили все прочие чувства, даже чувство вины, которое он испытывал черед раненым Филькой.

Вертолет взревел, затрясся всем корпусом; те двое, смеясь, запрыгнули в салон, а следом за ними, убрав лесенку, взгромоздился белобрысый крупный парень, и вертолет улетел. На поляне лаял с подвываньем Буран. Он был уверен, что женщина останется здесь. Она не осталась, и пес обнюхивал ее следы и, как умел, выговаривал хозяину, не удержавшему Раису.

– Замолчи, ты! – взбешенно рявкнул на него Станеев и бросил палкой.

Буран умолк и, не понимая, в чем провинился, отбежал в сторону.

– Как она могла! Как могла! – бормотал Станеев грозил кулаком вертолету, в котором улетала Раиса.

Солнце уже налилось золотой спелостью. Сохла роса на багульнике. Дымились опавшие Филькины бока; парила земля, от которой влажно тянуло сладкой гнильцою прошлогодней листвы. Бинт пропитался кровью, и на нем ползали мухи. Где-то далеко на реке чакала старым мотором лодка. С той же стороны донесся выстрел. В иное время Станеев прыгнул бы в свою «казанку» с двумя «Вихрями» и кинулся ловить браконьера. Сейчас лишь передернул плечами и, воротившись в избу, наладил для Фильки пойло. Шел по двору с бадейкой, глядя в сторону. Было совестно поймать взгляд зверя или собачий все понимающий взгляд. Филька снова занервничал, попытался вскочить.

– Лежи, лежи, глупый! – ласково уговаривал его Станеев. Успокоив зверя, дал ему пойло и еще раз осмотрел его ноги. Ведь точно помню, стрелял в землю. Как же задел-то? Ох дуролом! Напоив Фильку, сделал ему в обе ноги уколы. Буран, поначалу дичившийся хозяина, снова подобрался к нему и следил за всеми манипуляциями. «Стыдно небось?» – спрашивал его взгляд. «Как еще стыдно-то, Буранушко!» – взглядом же отвечал ему Станеев. Он и у Фильки просил прощения, целуя его во влажные ноздри. Распоясался, ум потерял... Гнусно это, Раиса права.

По первым заморозкам той осенью над избушкой пророкотал вертолет. Через кусты, убегая от него,