Уничтожить - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как ни странно, мысли Поля иногда принимали политический оборот. Честно говоря, ему уже поздновато думать о таких вещах, но долгие годы жизни он провел в мире политики, вообще, по сути, о ней не задумываясь. Его мнение никогда не имело большого значения, а сейчас уж и подавно, единственное, что теперь важно, это баталия с неясным исходом, развязанная в его организме между раковыми клетками и иммунными клетками, и от ее результата зависит, сколько он протянет. При этом он не утратил еще способности генерировать определенные идеи, пусть в ограниченном количестве, но его интеллектуальные запросы всегда отличались скромностью; что-то такое плавало время от времени на грани его сознания. В этом отношении он был похож на большинство мужчин и не мог полностью избежать мыслей о проблемах общего порядка, понимая при этом, что ему не дано разрешить ни одну из них.
Поль знал людей, у которых и мысли не возникает о том, чтобы нарушить данное ими слово, поэтому нет необходимости требовать от них формальной клятвы. Поразительно, что такие люди существуют и по сей день, и их не так уж и мало. Бокобза, вероятно, человек старой закалки, но Поль лучше знал Дюпона, а главное, Брюно. В течение последнего столетия или около того стало появляться все больше мужчин иного склада; эти скользкие весельчаки не могут похвастаться даже относительной невинностью обезьяны, они движимы адской миссией разгрызть и вытравить все связи, уничтожить все жизненно важное, все человеческое. К сожалению, они в итоге добрались до широкой публики, до народных масс. Образованная публика уже давно под влиянием мыслителей, перечислять которых скучно и утомительно, считает, что культура в упадке, но не в том дело, теперь правит бал широкая публика, она стала со времен “Битлз”, а возможно, и со времен Элвиса Пресли эталоном всякого признания, эту роль образованный класс, потерпевший крах как в этическом, так и в эстетическом плане и к тому же серьезно скомпрометировавший себя интеллектуально, уже играть не в состоянии. Таким образом, широкая публика приобрела статус универсального авторитета, и неизбежное снижение уровня ее требовательности – достойный сожаления факт, думал Поль, и может привести только к жестокому и печальному концу.
В течение первой недели Дюпон приходил к нему каждый день, когда он отдыхал после сеанса радиотерапии. Он проводил осмотр, вооружившись шпателем, затем брал кровь на анализ; казалось, он поглощен какими-то туманными мыслями. Поль же, стоя перед зеркалом, старался не смотреть на опухоль, выглядела эта штука довольно мерзко, но, по крайней мере, не сильно воняла. И все-таки он даже не помышлял о том, чтобы поцеловать Прюданс в губы, хотя запах пока был вполне терпимым.
В пятницу, 20 августа, в конце первой недели, Дюпон объявил ему, что он хорошо реагирует на иммунотерапию, по крайней мере, никаких очевидных побочных эффектов не выявлено, так что, на его взгляд, можно продолжать. Он уже заканчивал свои объяснения, когда в комнату вошел его коллега Дюпонн и тоже сел у его койки. Он собирается ему сообщить менее приятные вещи, сразу предупредил он: по его мнению, лучше закончить радиотерапию на неделю раньше запланированного срока, чтобы избежать необратимых некрозов. В этом нет ничего необычного или тревожного, поскольку пациенты по-разному переносят облучение, и в его случае доза в шестьдесят греев кажется ему предпочтительнее семидесяти. Поль тогда поинтересовался, подействовало ли лечение и доволен ли он результатами. Но дать ответ на этот, бесспорно самый существенный, вопрос он не имеет возможности; опухоль после прекращения радиотерапии часто склонна к инволюции. Надо подождать хотя бы месяц, то есть до начала октября, при этом, конечно, продолжая химию и иммунотерапию, и тогда уже провести полное тестирование: КТ, МРТ, ПЭТ, углубленное клиническое обследование. Лично он сомневается, что дополнительная неделя радиотерапии как-то изменит ситуацию, но в то же время это не исключено; он уверен, однако, что организм Поля не выдержит дозу в семьдесят греев, не претерпев необратимых повреждений; в канцерологии постоянно возникает такая дилемма. Может, есть золотая середина, предположил Поль. Да, это вариант, согласился Дюпонн. Он вернулся к своим записям и что-то быстро подсчитал. Дозы в шестьдесят пять греев, на самом деле максимальной, на его взгляд, они достигнут, прекратив терапию 31 августа.
3
Тридцать первого августа он отправился в Питье-Сальпетриер на последний сеанс с Дюпонном. Возможно, он видит Дюпонна в последний раз и, возможно, в последний раз видит Питье-Сальпетриер; если ему суждено умереть в больнице, то, скорее всего, в Вильжюифе; теперь, что бы он ни делал, у него всякий раз возникало чувство, что это на прощание. Иногда он невольно вспоминал последнюю фразу Шерлока Холмса: “Пускайте машину, Уотсон, пора ехать”, и у него всякий раз наворачивались слезы. Ему не хотелось покидать этот мир, совсем не хотелось; а придется.
Филипп Лансон описывает в своей книге укромные уголки Питье-Сальпетриер, примечательные своей красотой или исторической ценностью; ему пока не попался ни один из них. Правда, Лансон провел здесь два года, у него хватало времени на туризм; учитывая состояние Поля, ему оставался только онлайн-туризм. На сайте www.paris-promeneurs.com он наткнулся на статью о бывшей тюрьме “Птит Форс”, находившейся на территории больницы, где когда-то содержались женщины – “раковые, чесоточные, шелудивые, золотушные и эпилептички”, – иными словами, неисцелимые тех времен, а теперь располагалось психиатрическое отделение, но все это потом, а до Революции, при старом режиме, она служила для заключения проституток в ожидании их депортации в новые колонии, в заселение коих они призваны были внести свой вклад. Во время Революции тюрьма стала одним из театров сентябрьской резни. Лансон не упоминает об этом в книге, вероятно, он туда не догулял; надо
