Маленькая жизнь - Ханья Янагихара

– Твою мать! Я так и думал. Не знаю почему, но думал. Твою мать, Виллем! – Он уткнулся лбом в стол. – Подожди, дай мне прийти в себя, – сказал он столу. – Ты уже говорил Эмилю?

– Ага.

Эмиль был менеджером Виллема. Кит и Эмиль лучше всего работали вместе, когда объединялись против Виллема. Когда их мнения совпадали, они нравились друг другу, а когда нет – нет.

– И что он сказал?

– Он сказал: «О боже, Виллем, как я рад, что ты наконец нашел человека, которого действительно любишь и с которым тебе хорошо, я так рад за тебя, ведь я твой друг и мы знаем друг друга много лет». (На самом деле Эмиль сказал: «Елки. Ты уверен? Ты уже говорил с Китом? Что он сказал?»)

Кит поднял голову и стал сверлить его взглядом (с чувством юмора у него было так себе).

– Виллем, я рад за тебя, – сказал он. – Я хорошо к тебе отношусь. Но ты подумал, что будет с твоей карьерой? Ты подумал, какие роли будешь играть? Ты не знаешь, что такое быть актером-геем в нашем бизнесе.

– Но я не считаю себя геем… – начал он, но Кит только закатил глаза.

– Не будь таким наивным, Виллем. Если ты дотронулся до члена – ты гей.

– Сказано изящно и тонко, как всегда.

– Виллем, ты не можешь позволить себе на все наплевать.

– Я не плюю, Кит. Но я ведь и так не на первых ролях.

– Ты любишь так говорить! Но это не так – нравится тебе это или нет. Ты так рассуждаешь, как будто твоя карьера будет идти по той же траектории как ни в чем не бывало! Помнишь, что случилось с Карлом?

Карл был клиентом коллеги Кита, одной из главных звезд предыдущего десятилетия. Когда его вынудили открыто признать свою гомосексуальность, его слава померкла. Ирония заключалась в том, что именно внезапный упадок популярности Карла дал толчок карьере Виллема – он получил по крайней мере две роли, которые раньше автоматически достались бы Карлу.

– Конечно, ты гораздо талантливее Карла, и амплуа у тебя разнообразнее. И сейчас другой климат, чем когда стало известно про Карла, по крайней мере в Америке. Но я бы оказал тебе дурную услугу, если бы не предупредил, что тебя ожидает период охлаждения. Ты никогда не афишировал личную жизнь – нельзя ли все это держать в секрете?

Он не ответил, потянулся за новым сэндвичем, а Кит изучал выражение его лица.

– Что думает Джуд?

– Что мне останется только петь куплеты на манер Кандера и Эбба на каком-нибудь круизном лайнере у берегов Аляски, – признался он.

Кит фыркнул.

– Тебе надо держаться середины между собственными представлениями и пророчествами Джуда, – сказал он. – После всего, чего мы достигли вместе, – добавил он траурным тоном.

Он тоже вздохнул. Первый раз, когда Джуд встретился с Китом, почти пятнадцать лет назад, он потом повернулся к Виллему и сказал с улыбкой: «Это твой Энди». И с годами он все больше понимал, насколько это верно. Кит и Энди даже оказались каким-то загадочным образом знакомы – вместе учились, были соседями по общежитию на первом курсе, к тому же каждый из них видел в себе творца Джуда и Виллема соответственно. Они были их защитниками и опекунами, но также и пытались при каждом удобном случае определять порядок и форму их жизни.

– Я надеялся хоть на какую-то поддержку, Кит, – сказал он печально.

– Почему? Потому что я гей? Быть агентом и геем совсем не то, что быть актером твоего калибра и геем, Виллем. – Он снова фыркнул. – Ну, кое-кто будет поистине счастлив. Ноэл, – Кит имел в виду режиссера «Дуэтов», – будет в полном восторге. Такая реклама для его скромного проекта. Надеюсь, тебе нравятся гей-фильмы, Виллем, потому что, возможно, ты будешь сниматься в них до конца жизни.

– Я не считаю «Дуэты» гей-фильмом, – сказал он и, прежде чем Кит успел закатить глаза и продолжить нотацию, быстро добавил: – А если даже и так, ничего страшного.

Он сказал Киту то же, что Джуду:

– Не волнуйся, без работы я не останусь.

(«Но что, если тебя перестанут приглашать сниматься в кино?» – спросил Джуд. «Буду играть в пьесах. Буду работать в Европе, мне всегда хотелось больше работать в Швеции. Джуд, обещаю тебе, я не останусь без работы». Джуд помолчал. Они лежали в постели, было поздно. «Виллем, я совсем не против, чтобы ты держал это в секрете». – «Но я не хочу», – сказал он. Он и вправду не хотел – у него не было на это сил, умения все планировать и рассчитывать, терпения. Он знал парочку актеров – постарше, гораздо более раскрученных, чем он, – которые, будучи геями, были женаты на женщинах, и он видел, какая искусственная, какая фальшивая это жизнь. Он не хотел для себя такой жизни, не хотел продолжать играть роль, уйдя с площадки. Когда он был дома, он хотел чувствовать себя дома. «Я просто боюсь, что станешь тяготиться мной», – сказал Джуд глухо. «Я никогда не буду тобой тяготиться», – пообещал он.)

Еще час слушал он мрачные пророчества Кита, и наконец, когда Кит понял, что Виллем не передумает, он передумал сам.

– Виллем, все будет хорошо, – сказал он твердо, как будто это Виллем высказывал опасения. – Если кто-то может такое провернуть, так это ты. Мы сделаем так, что все сработает. Все будет хорошо. – Кит склонил голову набок и посмотрел на него. – Вы собираетесь пожениться?

– Господи, Кит, только что ты пытался уговорить нас расстаться.

– Вовсе нет, Виллем. Вовсе нет. Я просто пытался уговорить тебя помолчать для твоего же блага. – Он снова вздохнул, как бы умывая руки. – Надеюсь, Джуд способен оценить твою жертву.

– Это не жертва, – возразил он, но Кит только покачал головой.

– Пока нет, но вполне может стать.

Джуд рано пришел с работы в этот вечер.

– Ну как? – спросил он, пристально вглядываясь в лицо Виллема.

– Прекрасно, – сказал он твердо. – Все прошло хорошо.

– Виллем… – начал было Джуд, но он остановил его.

– Джуд, дело сделано. И все будет хорошо, клянусь.

Офис Кита умудрился замалчивать историю еще две недели, и к моменту публикации первой статьи они с Джудом уже летели в Гонконг, где собирались повидаться с Чарли Ма, старинным приятелем Джуда еще по Херефорд-стрит, а оттуда они намеревались отправиться во Вьетнам, Камбоджу и Лаос. Он старался не проверять сообщения, когда был в отпуске, но Киту звонил журналист из журнала «Нью-Йорк», так что было ясно, что скоро последует публикация. Он был в Ханое, когда она вышла – Кит переправил ему статью без комментариев, и он быстро просмотрел ее, пока Джуд был в ванной. «Рагнарссон в отпуске и не доступен для комментариев, но его представитель подтвердил роман актера с Джудом Сент-Фрэнсисом, весьма уважаемым и известным юристом, работающим в крупной компании „Розен, Притчард и Кляйн“, с которым они вместе учились и были близкими друзьями со студенческих лет», – прочитал он. «Рагнарссон – самый известный актер из тех, кто когда-либо добровольно объявлял о своей гомосексуальности», – сообщала статья в стиле некролога, далее перечислялись фильмы, в которых он играл, и приводились цитаты различных агентств и изданий, восхваляющие его мужество и одновременно предрекающие неизбежный закат его карьеры, доброжелательные высказывания знакомых актеров и режиссеров, уверявших, что ничего не изменится, и заключительная цитата неназванного сотрудника студии, который рассуждал о том, что Виллем все равно был не силен в романтических ролях, так что все обойдется. В конце статьи красовалась фотография: они с Джудом на открытии сентябрьской выставки Ричарда в Уитни.

Когда Джуд вышел из ванной, он дал ему телефон и наблюдал, как тот читает.

– Ох, Виллем, – сказал Джуд и потом с ужасом добавил: – Здесь называют мое имя.

И ему впервые пришло в голову, что Джуд, возможно, хотел сохранить их отношения в тайне не только из-за него, но и из-за себя.

– Ты не считаешь, что надо спросить разрешения у Джуда, прежде чем называть его имя? – спросил его Кит, когда они обсуждали, что сказать репортеру.

– Да нет, он не будет против.

Кит помолчал.

– Он может быть против, Виллем.

Но он-то был уверен, что Джуд не будет возражать. Может быть, это было самонадеянно. «Почему ты думал, – спрашивал он себя теперь, – что если ты согласен на это, то и он согласен тоже?»

– Прости, Виллем, – сказал Джуд, и хотя он знал, что надо поддержать Джуда, что, возможно, тот чувствует себя виноватым и ему надо тоже, в свою очередь, извиниться, сейчас у него не было настроения для таких разговоров.

– Я на пробежку, – объявил он, не глядя на Джуда, и почувствовал, что тот кивнул.

Ранним утром в городе все еще стояла тишина и прохлада, воздух был грязно-белого цвета, по улицам скользило всего несколько машин. Гостиница находилась возле старого здания французской оперы, и он обежал его вокруг, а потом побежал обратно к гостинице, к району колониальных времен, мимо торговцев, сидящих на корточках возле больших плоских бамбуковых корзин с ярко-зелеными лаймами и пучками срезанной зелени, пахнущей лимоном, розами и перцем. Улицы сужались, и он перешел на шаг, повернул в переулок, где тесно жались друг к другу маленькие импровизированные ресторанчики, где женщина разогревает суп или масло за прилавком и рядом штук пять пластиковых табуреток, на которых сидят клиенты, быстро поедая что-то, прежде чем устремиться к выходу из переулка, где они сядут на свои велосипеды и укатят прочь. Он остановился, чтобы пропустить велосипедиста, к багажнику велосипеда была привязана корзина с торчащими пиками багетов, и ноздри его наполнились густым, жарким, молочным запахом; потом он завернул в другой переулок, где тоже стояли торговцы с пучками зелени, громоздились черными горами мангостаны, сверкали металлические подносы серебристо-розовой рыбы, такой свежей, что слышно было, как она хватает воздух, безнадежно выкатывая глаза. Над ним бусами были нанизаны клетки, словно фонари, и в каждой – яркая чирикающая птица. У него было с собой немного мелочи, и он купил Джуду букет из каких-то трав, похожих на розмарин, но с приятно-мыльным запахом – он не знал, что это, но подумал, что Джуд, может быть, знает.